Город Брежнев

Из окна второго этажа справа от крыльца высунулся лысый толстяк с погонами майора. Он гневно заорал на мужиков, дернул головой и поспешно юркнул обратно. Стекло зазвенело и развалилось на куски, которые полыхнули разными цветами и опали вниз, уже менее мелодично сыграв по асфальту.

Кто-то засмеялся и тут же замолк.

Из толпы закричали:

– К народу выйди, фашист! Посмотрите, что натворили! В лицо посмотрите!

И кто-то уверенно сказал:

– Не выйдут, суки.

Окна УВД поспешно погасли одно за другим.

– Зассали, сволочи, – произнес злой детский голос рядом со мной.

Ренатик из сорок третьего.

У меня не было сил удивляться и тем более радоваться. Я просто молча сунул ему руку. Ренатик увидел меня, просиял и тут же посмурнел, молча кивнул и пожал руку.

– Помнишь его? – спросил я.

– Он мне брызгалку подарил. Классная. Я ее домой привез, старшаки отобрали. Сами такую сделать не могут, вот и…

Ренатик перекосил лицо и отвернулся. Я хотел сказать, что сделаю Ренатику новую брызгалку, но не стал. Не умел я их делать. Такие только Серый умел – незаметные, из раскуроченного стержня шариковой ручки, ниппельной трубки, пропущенной через рукав, и флакончика из-под канцелярского клея. Незаметная и бьет тончайшей струей на три метра. Теперь, значит, никто таких уже не сделает.

Из первых рядов вылетел тонкий вскрик:

– Позор палачам! Позор! Па-зор!

Его не сразу, но подхватили. И через десять секунд все вокруг скандировали:

– Па-зор! Па-зор!

Я молчал. Не видел смысла в выкриках. Крики ничего не изменят. Надо что-то делать, а не орать. Вот только что?

– Да спалить паразитов, – предложил спокойный низкий голос слева.

– Точно! – вразнобой, но дружно заорали из разных точек. – Поджечь тварей! Как тараканов! Чтобы знали!

Ренатик дернул меня за рукав и заорал горячим шепотом:

– У меня бомбочки есть, закидать их, я сбегаю!

– Стоять!

Я поймал его за шкирятник, еле успел:

– Стоять, я сказал! Куда вчесал?

– У меня, ну у пацанов, еще штуки четыре бомбочек, две с карбидом, две с цырием! Мы против шестого делали, но лучше сейчас. Я быстро!

– Ты что, блин, дурак совсем? – спросил я зло, для убедительности потряхивая его за ворот. – Поймают, дюлей накидают.

– Кто, шестые, что ли? Пупок развяжется.

– Или не развяжется. Или менты. С бомбочками заловят – на месте пришибут.

– Не пришибут, – сказал Ренатик весело. – Откидаюсь, взорву всех нахер. На крайняк у меня перо есть.

Он огляделся, задрал куртку, полез куда-то в штаны, с трудом вытащил неаккуратный темный сверток и украдкой показал мне. Нож был небольшой, с ручкой в яркую полоску и резко, на контрасте, темным, но, кажется, очень острым узким лезвием. Ренатик таскал его завернутым в дерматиновый чехол от плоскогубцев.

Он победно посмотрел на меня и сообщил:

– Жалко, не складной, но и такой…

– Ну-ка выкинь. Быстро, я сказал.

Ренатик неуверенно улыбнулся, всмотрелся в меня и заныл:

– Ну Арту-ур.

– Что Арту-ур? Ты охуел? Сесть хочешь ни за хер? Это ж холодное оружие, дебил. Не посмотрят, что салапендр, в колонию пойдешь года на три. Кто тебе дал?

– Я у Женьки в карты выиграл, а ему братан подарил, у него на кузнице такие точат.

– Блин, бараны. Дай сюда. Дай, я сказал.

Ренатик отшатнулся и, кажется, хотел сдернуть, но не стал. Потоптался, сморщился и с силой сунул сверток мне в подставленную руку – ладно хоть не острием.

– Вот и молодца, – сказал я примирительно. – А мы его сейчас…

Я огляделся. Урны поблизости не было. Поэтому я просто осторожно сунул сверток в карман куртки. Надеюсь, не провернется и бок мне не проткнет.

Ренатик наблюдал за мной с плаксивым неудовольствием и частым дыханием.

Меня толкнули и извинились. Я огляделся. Два мужика в одинаковых зеленых куртках, избочившись, шарили по карманам. Как и многие вокруг.

Я приподнялся на цыпочки и вгляделся. Впереди человека три держали в поднятых руках зажигалки. В сумерках плясали на ветру мелкие, но очень заметные лоскутки огня.

Решили все-таки поджечь УВД, понял я, и сердце будто ведром холодной воды обдали. Это получались не просто похороны. Сердце ожило и побежало, обдавая жаром, который как раз бывает, если окатишься ведром холодной воды. Ну и ладно, подумал я мстительно. Так им и надо. Пусть горят, твари.

Зеленые мужики одновременно завершили раскопки в недрах одежды – один вынул зажигалку, второй зачиркал спичками – и осторожно подняли руки.

Через минуту все, кто мог, держали в вытянутых руках живые огоньки. Они мотались на ветру, жгли пальцы и гасли, а люди молча, даже не зашипев от боли, высекали новые огоньки. Это, наверное, продолжалось недолго, минуту, может, меньше, но минута вышла очень длинной. И очень тихой. Кто-то громко зарыдал у самого гроба, но тут же будто захлебнулся. Дальше только спички чиркали о коробки, щелкали зажигалки да ветер шуршал и похлопывал плащами и капюшонами.

Я первый раз в жизни пожалел, что не курю. Не было у меня ни спичек, ни зажигалки. Так что я просто стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на огоньки и выше них, в небо, откуда, может быть, смотрел на нас Серый. Наверное, ему нравилось. Мне бы понравилось.