Город Брежнев

Оркестр впереди, видимо, передохнул и снова затянул выматывающий траурный марш, который будто облеплял мозг медной сеткой труб и тянул-тянул, а потом звонко бил тарелками. Колонна пошла чуть быстрее. Мы уже вышли на проспект Мира.

Колонна двигалась по широкому, в две бетонные плиты, тротуару, по которому я из старой квартиры сто раз бегал в «Спорттовары» и в аптеку за гематогеном и сорбитом, им мы иногда заменяли леденцы. Раньше справа и слева от тротуара была неровная глинистая земля с неровной травкой, а теперь то и дело изможденным почетным караулом стояли лысые деревца. Пару раз тротуар перечеркнули строительные раскопки с курганами плит и толстых бетонных труб по бокам. Тогда колонна выползала на проезжую часть, а после второго раза, ближе к перекрестку с проспектом 50 лет СССР, обратно на тротуар и не вернулась – так и брела по дороге.

Никто не сигналил – да и машин немного было. Воскресенье же.

Воскресенье же. В воскресенье воскресать надо. Но Серый не воскреснет.

И не потому, что тринадцатое число.

Мне показалось, что в первых рядах, неловко обносивших гробом застывший наискосок бульдозер, мелькнула фигура батька. Я почти обрадовался и почти испугался. Стал вглядываться, пробился чуть вперед, но больше его не видел.

Батек говорил, что не сможет пойти на похороны, потому что на заводе аврал, тем более без Марданова. К тому же, сказал он вполголоса мамке, но не таясь от меня, в парткоме не советовали, сказали, что сами разберутся и строго накажут, а нагнетать обстановку и привлекать внимание к печальному инциденту – это играть на руку врагам.

«Каким врагам?» – хотел спросить я, передумал, но все равно спросил:

– Американцам? Это они Серого убили, да? Они в ментовке работают? И если привлечь к ним внимание, это будет им на руку и они еще кого-то убьют?

Батек замолчал и уставился в стол. Мамка посмотрела на меня укоризненно, я ответил каким-то взглядом, не знаю уж каким, но диким, наверное. Она сморщилась и заплакала, не вытирая слез.

Батек бегло погладил ее по плечу и сказал, не поднимая глаз:

– Буду, не буду – Марданову все равно. Чтобы материальную помощь по максимуму выписали – этого добьюсь.

Я чуть было не спросил, а сколько это, по максимуму, – пятьсот рублей, тысяча? Интересно же, сколько стоит жизнь советского школьника. Серого, ну и моя, получается. Если даже тысяч пять – не очень дорого, в принципе, примерно как жигуленок и намного дешевле «Волги». Батек как-то, выпивши, сказал, что первые «КамАЗы», которые на Красную площадь к съезду партии выставляли, потом продали предприятиям по сто тысяч рублей за штуку. Сейчас-то они намного дешевле стоят, но их и делают намного больше. Убивай – не хочу. Хоть всех школьников города Брежнева. КамАЗ заплатит.

Спрашивать и вообще говорить об этом я не стал. Родителям это как сапогом по морде, а они-то не виноваты. Тем более если батек еще и сюда пришел.

Больше я вперед не совался. Гроб я уже нес, чуть-чуть, в самом начале, когда вышли из дворов на тротуар. Он оказался очень тяжелым, хотя Серый весил килограмм сорок пять максимум, я его, когда боролись в море, не через бедро даже, а через голову легко бросал.

Больше не буду.

Я вспомнил и заревел. Меня сразу оттер незнакомый мужик, бормотавший: «Давай-давай, сынок, отдохни», хотя я не устал ни фига. Мне стало стыдно, я сделал несколько шагов в сторону, чтобы никому не мешать, выждал и пристроился в хвост колонны. Она уже тогда была здоровенной, метров на двадцать, и потихонечку росла – встречные останавливались, смотрели, некоторые разворачивались и по грязи обгоняли колонну, чтобы рассмотреть портрет Серого, другие просто спрашивали и пристраивались к нам. Ко мне тоже пристраивались, но я ничего сказать не мог, кроме «Серого менты убили».

Что еще я мог сказать?

Серый на портрете был мутноватый, строгий и прилизанный, – видимо, фотку с комсомольского билета увеличили. На лагерной фотке он ржал. Я не был уверен, какой вариант был лучше сейчас. Я был уверен, что лучше бы сейчас не было.

Маячившие передо мной спины в зеленых болоньевых куртках, одинаковых, только одна постарее, застыли, так что я чуть не ткнулся в них башкой и всем телом. Оказалось, все встали. Потому что пришли.

Я думал, мы несем Серого на кладбище, и не удивлялся маршруту, потому что просто не знал, где кладбище: если в районе Орловского кольца, где у нас гараж, то правильно идем, хотя и долго придется. Но куда теперь торопиться-то?

Оказывается, шли не на кладбище.

Колонна вошла в одиннадцатый комплекс, пересекла проспект Мира и теперь потихоньку расползалась перед зданием УВД – не с той стороны, откуда меня заводил лейтенант Ильин, а с парадной. Над широкими стеклянными дверьми, к которым вело крыльцо, горела лампа. Окна тоже светились, но не все – примерно половина на первом и несколько на втором этаже.

Оркестр рявкнул и заткнулся.

Пара мужиков отделилась от потерявшей очертания колонны, поднялась на крыльцо, дернула за ручки. Двери не поддались. Мужики дернули посильнее и заколотили по раме двери.