Город Брежнев

Я нес куртку в руке, но все равно взмок, пока добрался до дому. Дома было душно и пусто. Я положил дипломат на пол и аккуратно катнул его в сторону детской. Дипломат последовал, вращаясь и грохоча. Стало чуть веселее. Я еще громче погремел посудой в холодильнике, полюбовался на корку жира на супе, сунул обратно, отрезал от каравая чудом уцелевшую горбушку, посыпал солью и принялся жевать, размышляя о ближайших планах.

Радиокружок был в пять, но сегодня я решил сачкануть. Задолбал он меня. Я-то надеялся, что мы быстренько выучим морзянку и будем, как разведчики в фильмах, ключом выбивать тревожно-писклявые очереди, общаться со всем миром и получать специальные карточки радиообмена из Сальвадора и Новой Зеландии. А мы четвертое занятие подряд пели: «Ма-ма ку-даа», «Дай-дай-за-ку-рить» и прочие «Я на-гор-ку-шла», учились ставить палец на твердый кругляш ключа и листали непонятные схемы из бессмысленного журнала «Радио», и конца-краю этому не было видно. Причем таскаться в кружок приходилось не за полгорода, конечно, но до четвертого комплекса – а это минут сорок хоть пешком, хоть на автобусе.

Без кружка выбор невелик: или я сижу дома до вечера, или иду – во двор, к одноклассникам, к бывшим одноклассникам либо к Андрюхе на дискач.

Во дворе было пусто. К бывшим идти не хотелось – не сдался я им ни разу, с глаз долой и так далее. К нынешним тоже не очень хотелось: там уже сыгранная контора, свои клички, свои приколы, свои привычки, а мне придется сидеть сбоку и старательно смеяться непонятным шуткам. Неохота.

К Андрюхе.

К Андрюхе можно и пойти. Ребята приятные, Наташке я вроде нравлюсь – заодно хоть рассмотрю ее, глаза хотя бы – интересно ведь, голубые или карие. Если, конечно, свет не сразу вырубят. А если вырубят, то даже и лучше, как в поговорке. Короче, звоню, решил я, подошел к телефону, вспомнил, что билетик с номером заныкан в комнате, – и тут телефон зазвонил. Пронзительно, я аж вздрогнул. Решил почему-то, что звонит Андрюха, и тряхнулся на тему «Как он узнал и опередил?». И тут же перерешил – вдруг, вспышкой как-то, – что это Шапка звонит. Узнала у Андрюхи номер и звонит.

О том, что Андрюха как раз моего номера не знает, я не подумал. Стоял, представлял разговор с Шапкой, в деталях и блестящих подробностях. Долго так, мучительно. До третьего звонка. Схватил трубку, сжал зубы, готовясь выслушать, а потом или молча швырнуть трубку на рычаги, или сперва несколько слов швырнуть, почти подобранных уже, сдержанно и наотмашь, – а там батек. В трубке, в смысле.

– О, Турик, приветствую. Отпахал учебную неделю?

– Ага.

– На рыбалку хочешь?

– Эм. – Я вообще растерялся и сказал очень осторожно: – Ну можно, в принципе. А куда?

– К нам, на дачу.

– Ага, – сказал я.

Пару недель назад я бы заподозрил стандартную засаду. То, что родаки упорно называли дачей, на самом деле было стопроцентным садом-огородом, неудобным и трудозатратным. Меня вечно звали отдохнуть и подышать свежим воздухом – а приходилось перекапывать грядки, таскать навоз, в лучшем случае собирать редкую малину в колючих душных прутьях с паутиной и комарами. Но в этом году огородный сезон был закрыт официально и досрочно, батек лично собрал и вывез, не припахивая меня, весь скудный урожай – две корзины огромных корявых помидоров, пакет огурцов и ведро смородины. Подляны с этой стороны я не ждал и спросил про другое:

– А когда?

– А сейчас.

Я снова сказал «эм», лихорадочно придумывая убедительную отмазку. Батек возил меня на рыбалку раза три, два раза совсем давно, еще до разлива Камы, и это было круто. Кама была красивая и почти прозрачная, с желтыми песочными берегами, мы с мамкой потихонечку ползли в лодке сквозь толпы разноцветно блестящих стрекоз, чуть поводя удилищами, а батек плавал от берега к берегу и почти беззвучно нырял, время от времени приближаясь к нам, чтобы забросить в лодку красивую ракушку или камушек со дна. Ни фига мы тогда не поймали, потому что батек всю рыбу распугал, но было весело.

Еще раз мы ходили на рыбалку прошлым летом, прямо в саду. В смысле, на даче. Взяли у соседа дяди Анвара резиновую лодку, осторожно продрались по глинистому склону сквозь буреломы и буераки-реки-раки к болотистому берегу, напоминавшему неприятную местность из чехословацкой сказки: кругом затопленные кусты и деревья, гниль да нечистая вода в ряске и окурках, – с трудом нашли окошко, в которое все спускали лодки, и еще осторожней выплыли на чистое место. Сравнительно чистое – все равно кругом торчали стволы и сучья, и леску мы раз пять цепляли. Наловили, правда, полведра ершей и окуней и еще кучу красноперок выпустили, чтобы не возиться. А удовольствия никакого не получилось. То ли потому, что я исколол себе все руки рыбьими гребнями, дырки воспалились даже, пришлось мазью Вишневского пару дней повонять. То ли потому, что вода и небо были одинаково серыми и настроение быстро стало того же цвета. Батек сперва пытался веселиться и шепотом пошучивать, а потом пробормотал, что бытие определяет сознание, и предложил сматывать удочки – на радость мне.