Город Брежнев

А в теперешней школе была Инка Пищуха. Она училась в параллельном классе и была дура дурой: форменное платье подрезано выше фартука, дикий начес, пальцы веером и все такое. Она ходила под ручку с Ленкой Пашкатовой, которая пострашней и, наверное, поумней, – у нее брат на пару лет старше учился, мелкий, дерзкий, коротко стриженный, с прокуренным сморщенным лицом и крысиными манерами. Обе постоянно поправляли трусы и лифчики, обе бегали курить за школу и непрерывно жевали жвачку, обе учителям отвечали в основном: «Чё я-то сразу?!» – а одноклассникам: «Чушпан, пшел отсюда!» – обе раз-два в неделю изгонялись с уроков за нежелание снять сережки и смыть тушь с румянами. При этом Инка, если приглядеться, была очень симпотной, крепкой такой, с красивыми глазами и классной фигурой. И сразу два пацана независимо друг от друга рассказали мне с сожалением, что Пищуха раньше была вот такой вот девчонкой, училась в нашем классе, а потом появилась эта сиповка и сбила ее с панталыку.

Странно это: получается, шлюха может быть красоткой, как из кино, может быть невзрачной сикушкой, а может и совсем шалавой, которая по стройкам и подвалам с кем попало бегает. Видимо, бывают шлюхи прирожденные, шлюхи идейные и шлюхи случайные. Первые дают направо и налево, потому что это для них нормально и по-другому они себе не представляют. Это как у животных, наверное, – весной, когда домой бежишь, на пустырях то толпа кошаков вокруг важной самочки дежурит, то кортеж псов трусит за собакой, которая время от времени игриво огрызается и прибавляет ход. А рядом уже наглядно демонстрируется следующая стадия: то злобная кошачья пара перевернутую швейную машинку изображает, то склеившиеся собаки грустят.

Только суки с кошечками ведь не шлюхи, у них просто нормальной человеческой жизни нет, с семьями, с домом, с общими детьми. Ее даже у некоторых людей нет. В основном за границей, где сплошной империализм да фашизм, но и у нас, наверное, такое встречается. И если есть бичи, алкаши, бандиты, хулиганы и предатели, наверное, должны быть и шлюхи.

В прежней школе нас в прошлом году два раза сгоняли на лекции – одну общую, про пьянство с наркоманией, другую отдельную для пацанов, отдельную для девчонок – про половую жизнь и ее недопустимость в раннем возрасте. Первая была скучной, хотя один момент меня перепугал: оказывается, вдыхать автомобильные газы – это отдельный вид наркомании, он называется токсикоманией и очень распространен у бедных негров. Те, что побогаче, уколы опиума себе делают и гниют заживо. Получалось, что никто из нас в богатые наркоманы не пойдет – уколы ни одному нормальному человеку не нравятся. А вот сладковатый запах выхлопа лично мне нравился, и пацанам тоже, и даже герою какого-то детского рассказа, который я во втором классе читал. В общем, с тех пор я возле дороги старался дышать поэкономней.

А вторая лекция была прикольной. Веселый дядька свободно использовал слово «секс», которое у нас считалось полуматным, и даже «пидарас», которое было абсолютно матным (правда, он произносил его неправильно), и рассказывал доходчиво и ржачно, что формирующемуся организму необходим ход крови по большому кругу, от мозга до пяток, а если организм ударяется в половую жизнь, то кровь интенсивно притекает к малому тазу, не доходя до мозга, организм соображает хуже и вообще тупеет. При этом, сказал дядька, привычка к половым удовольствиям у подростка вырабатывается мгновенно, как от наркотика, – и дальше его уже мало что интересует.

Меня, честно говоря, время от времени тоже мало что интересовало, кроме половых удовольствий, но я их так и не попробовал – отчасти под впечатлением лекции, отчасти потому, что как-то западло. Ну или рано. Я вон и водку не пробовал, и сигаретой затягивался только в третьем классе. Еще успеется, наверное.

В лагере чуть было не успелось. И я не знал, хорошо это или плохо – что не успелось. С Анжелкой. С Шапкой.

Даже сейчас ниже боли в груди была сладкая пустота. Она лизала живот изнутри, когда я вспоминал, как Анжелка касалась меня рукой, круглой коленкой и мягкой грудью, как поправляла волосы и как смотрела на меня после дискотеки, серьезно и будто ожидая чего-то. Если это просто часть ритуала Шапки, шлюхиного ритуала, значит я ни фига не понимаю в людях и бабах. Значит, я теперь не буду верить никому и ничему. Особенно бабам.

Но если Анжелка стала Шапкой только сейчас, а в лагере была честной и, как уж пацаны про Инку говорили, просто вот такой вот девчонкой, значит кто-то в этом виноват. И кто-то должен за это ответить.

– Никто не виноват, – сказал Андрюха. – Она давно такая.

У меня, видимо, что-то случилось с лицом, потому что он опустил глаза, но тут же снова твердо посмотрел на меня и повторил:

– С того года минимум.

– Откуда ты знаешь? – спросил я с трудом. – Она же только переехала.