Город Драконов

Её последний муж умер три года назад. Достойный старик ударил её в присутствии челяди за недостойное жены поведение. Он умер в этот же день, будучи со своими воинами на празднике вне своего дома. И снова Чассим была возвращена отцу. На этот раз он прямо спросил её:

— Дочь, ты скорбишь по своему мужу?

На что она ответила ему:

— Я скорблю, что он так быстро и неожиданно встретил свою смерть!

Герцог поселил её среди своих жен, и она сама решила никогда не выходить из комнат гарема, уединённых прекрасных садов и бассейнов. О том, как она жила, герцог узнавал от своих наложниц. Она усердно ухаживала за садовыми растениями, мало читала, и в основном свитки по истории и медицине, писала стихи, и каждый день упражнялась в стрельбе из лука. Она не хотела больше выходить замуж.

И её желание исполнилось, но не по прихоти отца-герцога, а из-за того, что ни один благородный мужчина не выказал желание взять её в жены. Как старшая из его дочерей, она была достойна очень богатого калыма, несмотря на её вдовство и далеко не юный возраст. Но герцог сомневался в том, что именно калым был причиной того, что она так и продолжала жить в его доме: любая женщина, трижды овдовевшая, могла быть обвинена в колдовстве, даже если никто так и не посмел сказать этого вслух.

Герцог придерживался собственного мнения на её счет. Он не стремился подойти к ней, когда посещал свой гарем, да и она не проявляла такого желания. Он не ел ничего из того, что могло пройти через её руки. Он не видел смысла рисковать. Но теперь, когда его трон шатался под ним и у него просто не было наследника, он заставил себя рассмотреть её кандидатуру.

По старинным законам Калсиды, любимая дочь могла стать его наследницей, если отец выказал бы на это своё желание. Он не высказал. Но те же старинные законы гласили, что если нет наследника-мужчины, то старшая дочь и её муж могли править Калсидой до совершеннолетия своего сына-первенца. Незамужняя дочь могла править до тех пор, пока не нашла бы достойного мужа. Он не думал, что Чассим ждала бы долго, если бы была наследницей. В любом случае, её право на трон зависело от его смерти, чего он был полон решимости избежать.

Он не считал, что его продолжительная болезнь была делом рук Чассим. Он был всегда слишком осторожен. Конечно, самым лучшим было бы приказать убить её, но герцогство без наследника вообще более склонно к смутам, нежели герцогство с плохим наследником. Возможно, многие его вельможи надеялись на то, что он проживет ещё чуть-чуть, лишь бы не находиться под властью Чассим.

Кроме того, убить ведьму, принадлежащую к его роду, было бы худшим из возможных ситуаций.

Пока паланкин мерно раскачивался в такт ходьбы носильщиков, он сидел, прикрыв глаза. Но сейчас, уловив изменение ритма ходьбы, открыл их. Шторы оставались закрытыми, но он слышал мягкое шарканье потёртых сапог носильщиков, игру воды во многочисленных фонтанах садов, щебетание певчих птиц в клетках. Но волновало его не то, что он слышал, а то, чего он не мог услышать. Звук собственного сердца заполнил его барабанные перепонки. Костлявыми пальцами герцог начал ощупывать одну из подушек в паланкине, скрывавшей в своей наволочке кинжал. Вытащив оружие, герцог сжал его в руке, и, ощутив его тяжесть, задал себе вопрос: хватит ли у него сил пустить его в ход? Ему не хотелось умирать, с неокропленным чужой кровью кинжалом с руке.

— Всемилостивейший герцог…

Голос Эллика, канцлера. Конечно… Будущего предателя. Самого близкого и доверенного советника. Человека, у которого было самое удобное место, чтобы убить и взять в свои руки бразды правления. Герцог был удивлен тем, что канцлер не сделал этого раньше, когда болезнь только началась. Герцог не стал отвечать, пусть считает, что господь наслал на него сон. Пусть подойдёт поближе, чтоб открыть шторку паланкина и встретиться с его клинком.

И, словно возможно было увидеть намерения Герцога сквозь занавеси, канцлер снова промолвил:

— Мой господин, я не предатель. У меня есть только эта краткая возможность поговорить с Вами наедине. Я хочу открыть штору. Пожалуйста, не убивайте меня

— Льстец! — проговорил Герцог спокойным голосом, но продолжал сжимать кинжал обеими руками у груди, готовый к предательству и к тому, что сделает все от него зависящее, чтобы вонзить кинжал в чужое сердце.

Канцлер стоял на коленях, с пустыми руками, осторожно приоткрывая занавесь паланкина. Герцог внимательно наблюдал, как тот опускался на колени, склоняя обнаженную шею, на небольшом расстоянии от занавеси. При желании можно было бы так легко вонзить кинжал в это уязвимое место. Но пока не стоит.

— Наедине? Почему? — потребовал он ответа. — Ты всегда был допущен до моих ушей. Почему именно здесь и сейчас? — Герцог подозрительно впервые задумался о безопасности своего дворца.

— Вы правы, Вы всегда милостиво предоставляли мне возможность достигать словами Ваших ушей. Но… что слышите Вы, слышат и другие. Я хочу предупредить Вас о предательстве… предупредить так, чтобы только Вы знали об этом.