Город и город

– Потому что Орсини не существует, – ответил Боуден.

Что-то.

– Ну а мне плевать, что думаете вы, и что думала Махалия, и что сказала Иоланда, и на что намекал Датт. И – нет, я понятия не имею, кто мне звонил. Но такого места не существует.

Раздался громкий треск, пошли помехи, и на экране появился плачущий Айкам. Ему задавали вопросы, но он не обращал на них внимания, а просто рыдал.

Картинка снова изменилась, и на месте Айкама возник Датт. Он был одет в гражданскую одежду, а его рука висела на повязке.

– Блин, я не знаю! – крикнул он. – Какого хрена вы меня расспрашиваете? Найдите Борлу, он знает гораздо больше, чем я. Орсини? Нет, ни хрена, я же не ребенок. Но вот в чем штука: хотя очевидно, что Орсини – это просто бред собачий, что-то все равно происходит, люди по-прежнему получают сведения, доступа к которым у них не должно быть, а какие-то неизвестные стреляют другим людям в голову. Проклятый молодняк. Вот почему я согласился помочь Борлу, и плевать на то, что я нарушил закон, так что валяйте, забирайте мой значок. И пожалуйста, можете не верить в Орсини сколько хотите. Я, блин, так и делаю. Но не забывайте пригибаться – на тот случай, если долбаный несуществующий город выстрелит вам в лицо. Где Тиадор? Что вы с ним сделали?

На экране застыл увеличенный, оскалившийся черно-белый Датт. Допрашивающие посмотрели на меня.

– Ну что же, – сказал старик и кивнул в сторону стены. – Ты слышал, что сказал Боуден. Что происходит? Что ты знаешь об Орсини?

* * *

Пролом был ничем. Он – ничто. Это банальность, это всем известно. У Пролома нет посольств, нет армии, достопримечательностей, нет своей валюты. Если ты проламываешься, он окружает тебя. Пролом – это пустота, наполненная разъяренной полицией.

След, который снова и снова вел к Орсини, заставлял предположить о систематических нарушениях, о тайных законах, о городе-паразите, находящемся там, где не должно быть ничего, кроме ничего – ничего, кроме Пролома. Если Пролом – не Орсини, то он превращается просто в жалкую пародию на самого себя, раз позволяет подобной ситуации существовать в течение многих веков. Вот почему человек, который меня допрашивал, вопрос «Существует ли Орсини» задал так: «Ну что, значит, идет война?»

Я обращал их внимание на то, что мы сотрудничаем. Я смел с ними торговаться. «Я вам помогу…» – повторял я, делая длинную паузу после этих слов; подразумевавшую если. Мне хотелось получить сведения о тех, кто убил Махалию Джири и Иоланду Родригес, и если они сообщат мне это, то я готов пойти на сделку. Тот факт, что торговля вообще возможна, что у меня есть крошечный шанс выбраться из Пролома, пьянил меня.

* * *

– Один раз вы уже почти пришли за мной, – сказал я. Они наблюдали за мной, когда я подошел гросстопично к своему дому. – Так что, значит, мы – партнеры?

– Ты проломщик. Но если поможешь нам, тебе же будет лучше. Ты в самом деле полагаешь, что их убил Орсини? – спросил второй мужчина.

Закончат ли они со мной, если существует хотя бы вероятность того, что Орсини здесь, что он появляется и что он до сих пор не найден? Его жители ходили по улицам, не видимые для бешельцев и улькомцев, ведь и те и другие считали их гражданами другого города. Они прятались, словно книги в библиотеке.

– В чем дело? – спросила женщина, увидев мое выражение лица.

– Я рассказал вам то, что знаю, но это немного. На самом деле о том, что происходит, знала Махалия, но она умерла. Правда, она оставила кое-что. Она сказала Иоланде, что ее записи помогли ей во всем разобраться. Мы ничего такого не нашли. Но я знаю, как она работала. Я знаю, где эти записи.

Глава 24

Утром я и старик Пролом покинули здание – назовем его полицейским участком, – и я вдруг понял, что не знаю, в каком я городе.

Большую часть ночи я провел, просматривая записи допросов в Уль-Коме и Бешеле. Бешельский пограничник и улькомский, прохожие из обоих городов, которые ничего не знали. «Вдруг люди закричали»… Водители, над которыми пролетели пули.

– Корви, – сказал я, когда на экране появилось ее лицо.

– Так где он? – Из-за какой-то особенности записи ее голос казался далеким. Она злилась, но старалась держать себя в руках. – В какое дерьмо угодил босс? Да, он хотел, чтобы я помогла ему провести кого-то через границу.

Бешельцы, которые ее допрашивали, добились от нее только этого – она повторяла свой ответ снова и снова. Они пригрозили ей увольнением. К этому она отнеслась так же презрительно, как и Датт, но, отвечая, более тщательно обдумывала свои слова. Она ничего не знала.

Пролом показал мне короткие ролики допросов Бисайи и Сариски. Бисайя плакала.

– Я не впечатлен, – ответил я. – Это просто жестоко.

Самыми интересными оказались записи допросов товарищей Йорджевича, радикальных бешельских националистов. Кое-кого из них я узнал. Они мрачно смотрели на сотрудников полиции Бешеля, которые их допрашивали. Некоторые соглашались говорить только в присутствии адвоката. Допросы проходили жестко, кто-то получил кулаком по лицу.