Город и псы. Зеленый Дом

– Во всем краю хоть шаром покати, – сказал Фусия. – Эти собаки теперь настороже и чуть что прячутся. Я двинусь дальше, если понадобится, сунусь и в города, но добуду каучук.

– Лалита забрала все твои деньги? – сказал Акилино. – Оставили они тебе что-нибудь?

– Какие деньги? – сказал Фусия, съежившись и придерживая у рта одеяла. – О каких деньгах ты говоришь?

– О тех, которые я тебе привозил, Фусия, – сказал Акилино. – Которые ты нажил грабежами. Я знаю, что ты их прятал. Сколько у тебя осталось? Тысяч пять? Десять?

– Не зарься на них, никому на свете у меня моего не отнять, – сказал Фусия.

– Не хорохорься, и без того тошно, – сказал Акилино. – И не смотри на меня так, меня этим не испугаешь. Лучше отвечай на мой вопрос.

– Неужели она меня так боялась? – сказал Фусия. – Или они просто забыли впопыхах забрать мои деньги? Лалита знала, где я их прячу.

– А может, она не взяла их из жалости, – сказал Акилино. – Может, подумала: туго ему придется одному, доходяге, оставим ему по крайней мере деньги, пусть хоть этим утешается.

– Лучше бы эти собаки украли их, – сказал Фусия. – Без денег этот тип не согласился бы взять меня. А у тебя доброе сердце, ты не бросил бы меня, старик, отвез бы назад, на остров.

– Ну вот, наконец ты немножко успокоился, – сказал Акилино. – Знаешь, что я сделаю? Разомну несколько бананов и сварю их. В последний раз отведаешь языческой еды – с завтрашнего утра будешь есть по-христиански.

Старик засмеялся, повалился на пустой гамак и начал раскачиваться, отталкиваясь ногой.

– Если бы я был твоим врагом, меня бы здесь не было, – сказал он. – Я оставил бы себе эти пятьсот солей, и поминай как звали. Ведь я заранее знал, что на этот раз у тебя не будет товара.

Дождь хлестал по террасе и глухо барабанил по крыше; от порывов горячего ветра колыхалась москитная сетка, словно взмахивал крыльями белый аист.

– Нечего тебе так укрываться, – сказал Акилино. – Я же знаю, что у тебя слезает кожа с ног.

– Эта стерва тебе рассказала насчет москитов? – пробормотал Фусия. – Я расчесал себе ноги, и они у меня загноились, но теперь уже подживают. Эти собаки думают, что, если я прихворнул, я не стану их искать. Посмотрим, кто будет смеяться последним, Акилино.

– Не переводи разговор на другое, – сказал Акилино. – Ты в самом деле поправляешься?

– Дай мне еще немножко, старик, – сказал Фусия. – Там еще осталось?

– Возьми мою миску, я больше не хочу, – сказал Акилино. – Насчет еды я вроде уамбисов – каждое утро, как проснусь, варю себе это хлебово.

– Я буду тосковать по острову больше, чем по Кампо Гранде, больше, чем по Икитосу, – сказал Фусия. – Мне кажется, только там я и чувствовал себя в родном краю. Я даже по уамбисам буду тосковать, Акилино.

– Выходит, все тебе дороги, и Пантача, и уамбисы, только не твой сын, – сказал Акилино. – О нем ты даже не вспоминаешь. Неужели тебе наплевать, что Лалита увезла его с собой?

– Может, это и не мой сын, – сказал Фусия. – Может, эта сука…

– Молчи, молчи, я знаю тебя уже не первый год, и ты меня не проведешь, – сказал Акилино. – Скажи по правде, как твои ноги? Лучше или еще хуже?

– Не разговаривай со мной в таком тоне, ты себе больно много позволяешь, – сказал Фусия нетвердым голосом, с каким-то жалобным подвыванием, и умолк.

Акилино встал с гамака и подошел к нему. Фусия закрыл лицо и весь сжался.

– Не стыдись меня, дружище, – прошептал старик. – Дай-ка я посмотрю.

Фусия не ответил, и Акилино приподнял край одеяла. Фусия лежал без сапог, и старик с минуту смотрел на его голые ноги, впившись ногтями в одеяло, приоткрыв рот и наморщив лоб.

– Мне очень жаль, но нам пора, Фусия, – сказал Акилино. – Надо двигаться.

– Подожди еще немножко, старик, – плачущим голосом сказал Фусия. – Послушай, дай мне огня, я выкурю сигарету, и ты отвезешь меня к этому типу. Это займет каких-нибудь десять минут, Акилино.

– Ладно, кури, только побыстрее, – сказал старик. – Он, наверное, уже ждет нас.

– Смотри уж всё, – простонал Фусия под одеялом. – Я и сам не могу привыкнуть. Смотри выше.

Он согнул ноги и, снова вытянув их, скинул на пол одеяла. Теперь обнажились ляжки, пах, безволосый лобок, член, превратившийся в дохлого червячка, и живот, с которого кожа еще не слезала. Старик поспешно наклонился, поднял одеяла и накрыл Фусию.

– Видишь, видишь? – всхлипнул Фусия. – Я уже не мужчина, Акилино.

– Он еще обещал мне, что будет давать тебе сигареты, когда ты захочешь, – сказал Акилино. – Так что имей в виду, как тебе захочется курить, попроси у него.

– Мне хотелось бы умереть на этом самом месте, – сказал Фусия. – Внезапно, так, чтобы я и опомниться не успел. Ты завернул бы меня в одеяла и подвесил бы к дереву, как делают уамбисы. Только никто не стал бы меня оплакивать каждое утро. Чего ты смеешься?

– Да вот смотрю, как ты делаешь вид, что куришь, а сам не затягиваешься, бережешь сигарету, чтобы протянуть время, – сказал Акилино. – Раз мы все равно поедем, какая тебе разница, двумя минутами раньше или позже.

– Как же я туда поеду, Акилино, – сказал Фусия. – Ведь это очень далеко.