Город и псы. Зеленый Дом

Лоцман Пинтадо уже уложил весь багаж и теперь осматривал мотор, стоя на коленях между двумя канистрами с газолином. Дул легкий бриз, и Ньева, катившая к Мараньону свои зеленоватые воды, зыбилась и рябела. Сержант с веселым видом ходил взад и вперед по лодке, заботливо проверяя, хорошо ли уложены и увязаны вещи, и Бонифация, казалось, с интересом следила за ним, но время от времени оборачивалась и устремляла взгляд на холмы: среди деревьев уже мягко поблескивали в ясном утреннем свете, лившемся с безоблачного неба, крыши и стены миссии. Но каменистую тропинку, которая вела к ней, еще скрывал стелившийся по земле туман: лес мешал ветру рассеять его.

– Нам не терпится добраться до Пьюры, правда, дорогуша? – сказал сержант.

– Да, – сказала Бонифация, – мы хотим доехать как можно скорее.

– Должно быть, это далеко-далеко, – сказала Лалита. – И жизнь там, наверное, совсем другая, чем здесь.

– Говорят, Пьюра в сто раз больше, чем Санта-Мария- де-Ньева, – сказала Бонифация, – и дома там такие, как в журналах с картинками, которые получают матери. Деревьев там мало, а все пески и пески.

– Мне жаль, что ты уезжаешь, но я рада за тебя, – сказала Лалита. – Матери уже знают?

– Конечно, они надавали мне кучу советов, – сказала Бонифация. – Мать Анхелика даже всплакнула. Какая она старенькая стала, уже ничего не слышит, мне пришлось ей кричать в ухо. Она еле ходит, Лалита, и, по глазам видно, все время боится упасть. Она повела меня в часовню, и мы вместе помолились. Наверное, я уж больше никогда ее не увижу.

– Она ехидная, злая старуха, – сказала Лалита. – Только и знает шипеть – ты там не подмела, это не вымыла, и пугает меня адом, каждое утро пристает – ты покаялась в своих грехах? А вдобавок говорит мне ужасные вещи про Адриана – он бандит, он всех обманывал.

– Она брюзжит, потому что она старенькая, – сказала Бонифация. – Наверное, понимает, что скоро умрет. Но ко мне она добра. Она меня любит, и я ее тоже люблю.

– Рожковые деревья, ослы и тондеро, – сказал лейтенант. – И вы увидите море, сеньора, от Пьюры оно недалеко. А в море купаться не то что в реке.

– А еще говорят, там самые красивые женщины в Перу, – сказал Тяжеловес.

– Ох уж этот Тяжеловес, – сказал Блондин. – Какое дело сеньоре, что в Пьюре красивые женщины?

– Я это для того говорю, чтоб она остерегалась пьюранок, – сказал Тяжеловес. – А то как бы они не отбили у нее мужа.

– Она знает, что я человек серьезный, – сказал сержант. – Я мечтаю только увидеться с друзьями, с моими двоюродными братьями. А о женщинах я и не думаю, мне своей жены больше чем достаточно.

Так мы тебе и поверили, чоло, – засмеялся лейтенант. – Не спускайте с него глаз, сеньора, а если отобьется от рук, дайте ему хорошую трепку.

– Если можно, запакуйте какую-нибудь пьюраночку и пришлите мне, господин сержант, – сказал Тяжеловес.

Бонифация улыбалась провожающим, но время от времени глаза ее заволакивались печалью, и губы слегка дрожали. Селение уже просыпалось, в лавке Паредеса толпились христиане, старая служанка дона Фабио подметала террасу губернаторского дома, а мимо капирон, направляясь к реке, проходили молодые и старые агваруны с шестами и острогами. Солнце лизало крыши из листьев ярины.

– Пора бы трогаться, сержант, – сказал Пинтадо. – Лучше пройти через пороги сейчас, пока ветер не покрепчал.

– Сперва послушай меня, а уж потом говори «нет», – сказала Бонифация. – Дай мне хотя бы объяснить тебе.

– Лучше не загадывай, – сказала Лалита, – а то будешь расстраиваться, если ничего не выйдет. Думай только о сегодняшнем дне, Бонифация.

– Я уже поговорила с ним, и он согласен, – сказала Бонифация. – Он обещал давать мне по солю в неделю, и я сама буду подрабатывать, ты ведь знаешь, что матери научили меня шить. Но что, если эти деньги украдут? Они ведь должны пройти через много рук, может, ты их и не получишь.

– Я не хочу, чтобы ты посылала мне деньги, – сказала Лалита. – На что они мне.

– А, придумала, – сказала Бонифация, хлопнув себя по лбу. – Я буду посылать их матерям, у кого же хватит духу обокрасть монахинь? А матери будут передавать их тебе.

– Хоть и по своей охоте уезжаешь, а все-таки как-то грустно, – сказал сержант. – К местам, с которыми свыкся, волей-неволей привязываешься, даже если эти места не стоят доброго слова. Я только сейчас это почувствовал, ребята.

Ветер задул сильнее, и кроны высоких деревьев, колыхаясь, склонялись над подростом. Вверху, на холме, открылась дверь главного здания, из нее поспешно вышла темная фигура, и, пока монахиня шла через двор по направлению к часовне, ветер раздувал и развевал ее сутану. Супруги Паредес вышли на крыльцо своей хижины и, облокотясь на перила, смотрели на пристань и махали руками.

– Ничего удивительного, господин сержант, – сказал Черномазый. – Вы столько времени прожили здесь да и женились на здешней. Вполне понятно, что вам немножко грустно. А вам, наверное, еще грустнее, сеньора.

– Спасибо за все, господин лейтенант, – сказал сержант. – Если я смогу быть вам полезным в Пьюре, вы знаете, я всегда к вашим услугам. Когда вы будете в Лиме?