Город и псы. Зеленый Дом

– Будешь его ждать, Дикарка? – сказала Чунга. – Может, он проводит время с другой.

– Кто это? – сказал арфист, повернув голову и уставившись на лестницу своими выцветшими глазами. – Сандра?

– Нет, маэстро, – сказал Болас. – Новенькая, та, что начала позавчера.

– Он собирался прийти за мной, сеньора, но, наверное, забыл, – сказала Дикарка. – Ну что ж, я пойду.

– Сперва позавтракай, девушка, – сказал арфист. – Пригласи ее, Чунгита.

– Конечно, принеси себе чашку, – сказала Чунга. – В чайнике горячее молоко.

Музыканты завтракали за ближайшим от стойки столиком при свете фиолетовой лампочки – остальные были уже погашены. Дикарка села между Боласом и Молодым Алехандро. Какая она молчаливая, до сих пор они почти не слышали ее голоса, в ее местах все женщины такие? За окном смутно вырисовывались лачуги предместья, окутанного темнотой, а в вышине светились три бледные звезды – маримачи. Нет, сеньора, они трещат, как попугаи. И арфист, пощипывая ломтик хлеба, – попугаи? А она – да, в их местах есть такие птички, и он, перестав жевать, – как, девушка, она не из Пьюры родом? Нет, сеньор, она издалека, из Монтаньи. Она не знает, где она родилась, но жила она всегда в Санта-Мария-де-Ньеве. Это маленький городок, сеньор, там нет ни машин, ни больших зданий, ни кино, как в Пьюре. Арфист удивленно поднял голову – Монтанья, попугаи? – и вдруг водрузил на нос очки – он уже забыл, девушка, что это существует на свете. На какой реке эта Санта-Мария-де- Ньева? Она близко от Икитоса? Далеко? Монтанья, как интересно. Молодой выпускал изо рта одно за другим одинаковые колечки дыма, которые расплывались и таяли над танцевальной площадкой. Ему тоже хотелось бы побывать в Амазонии, послушать музыку чунчей. Она совсем не похожа на креольскую, верно? Совсем не похожа, сеньор, тамошние люди поют мало, и песни у них не веселые, как маринеры или вальсы, а все больше грустные, и звучат они очень странно. Но Молодой любит грустную музыку. А какие слова у этих песен? Наверное, очень поэтичные? Ведь она понимает их язык? Нет, она не говорит на языке – Дикарка запнулась и опустила глаза – чунчей, знает только кое-какие словечки – часто слышала, вот и запомнились, понимаете? Но пусть он не думает, там есть и белые, а чунчей мало видно, потому что они пропадают в лесу.

– А как ты попала в руки Хосефино? – сказала Чунга. – Что ты нашла в этом прощелыге?

– Какое это имеет значение, Чунга, – сказал Молодой. – Любовь не понимает доводов. И не признает вопросов и ответов, как сказал один поэт.

– Не пугайся, Дикарка, – засмеялась Чунга. – Я спросила только так, шутки ради. Меня не интересует чужая жизнь.

– Что с вами, маэстро? О чем вы так задумались? – сказал Болас. – У вас стынет молоко.

– И у вас тоже, сеньорита, – сказал Молодой. – Пейте же. Хотите еще хлеба?

– До каких пор ты будешь говорить с девками на «вы»? – сказал Болас. – Какой ты чудак, Молодой.

– Я со всеми женщинами говорю одинаково, – сказал Молодой. – Мне все равно, девки они или монахини, я их всех уважаю.

– Тогда почему ты так поносишь их в своих песнях, – сказала Чунга. – Ведь ты не композитор, а ехидна.

– Я не поношу их, а говорю им правду, – сказал Молодой со слабой улыбкой и выпустил последнее колечко дыма, белое и идеально круглое.