Помимо работ историков-пиренеистов, необходимо принять во внимание и результаты исследований отечественных медиевистов, занятых изучением городской истории. В частности, в 1960–1980-х годах в России сложилась серьезная традиция изучения средневекового городского патрициата. Объектом специальных исследований стала и история городского права[256]
. Особенно отметим работы М.Л. Абрамсон, Л.М. Брагиной и Н.А. Селунской по истории итальянского города, а также А. А. Сванидзе по истории городов Швеции. Выводы, сделанные М.Л. Абрамсон, Л.М. Брагиной и Н.А. Селунской, важны для меня при оценке общих закономерностей городских учреждений и социальной структуры Южной Европы в период Средневековья (напомню, что феодальные элементы, и прежде всего рыцарство, были неотъемлемым элементом городского населения названного региона)[257].Работы А.А. Сванидзе важны нам для корректировки методологии исследования средневекового города. Именно Сванидзе на примере городов Швеции дала достаточно целостное описание как общей модели средневековых муниципальных учреждений, так и признаков и форм проявления автономной судебной, а также в определенной мере фискальной юрисдикции, которыми были наделены эти институты. С нашей точки зрения, особого внимания заслуживает также характеристика состава городского патрициата, олигархического устройства муниципальной власти, а также конкретных форм и методов сохранения патрициатом господствующего положения в системе этой власти[258]
.Суммируя выводы отечественных исследователей, сделанные на запиренейском материале, замечу, что на их фоне наиболее очевидно проявляются уязвимые места как зарубежных, так и отечественных концепций истории пиренейского города. Несмотря на несомненную специфичность организации общества и власти, связанную с влиянием Реконкисты, ряд утвердившихся положений слишком явно диссонирует с общими закономерностями, выявленными на материале других регионов Западной Европы. Прежде всего это касается трактовки характера городской верхушки Кастилии и Леона и ее места в системе организации власти в городе.
Известно, что формирование средневекового городского патрициата было сложным процессом, в котором (особенно на ранней стадии) активно участвовали и феодальные элементы (речь идет о министериалах королей и сеньоров). Однако со второй половины XII–XIII в. центральное место в среде горожан заняли богатые торговцы, ростовщики и наиболее состоятельные ремесленники (в частности, ювелиры), игравшие лидирующую роль в самых привилегированных цехах. Нередко, будучи потомками королевских и сеньориальных министериалов эпохи раннего Средневековья, представители этих слоев активно приобретали земельные владения, перенимали элементы образа жизни, свойственного феодальной знати. Более того, они стремились к сближению с последней, в первую очередь на уровне родственных связей. Наконец, городские патрицианские семьи активно образовывали многочисленные клиентелы.
Однако никогда сближение не перерастало в слияние в собственном смысле этого слова. Городской патрициат находился вне системы вассально-сеньориальных отношений. Клиентелы, создававшиеся патрицианскими родами, никогда не структурировались на основе феодальных принципов. Но, самое главное, городская верхушка никогда не несла военной службы в коннице. Специфика этой службы во второй половине X — первой половине XI в. выдвинула тип профессионального воина-конника — рыцаря. Подчеркну: именно профессионального, поскольку военная служба подобного рода требовала особого воспитания (оно начиналось с детства), не оставляла времени для столь трудоемких занятий, как ремесло и торговля, и наконец, востребовала человеческий тип, наделенный неповторимо рыцарскими представлениями и ценностной ориентацией, максимально полно отраженными феодальной культурой.
Феодальные элементы всегда, хотя и в разной степени, были представлены в средневековом городе. Но они никогда не смешивались с городским патрициатом, сохраняя значительную степень обособленности. Все это ставит под сомнение историографический образ кастильского конника-виллана.