Город клинков

Но Мулагеш может думать только о лежащем у ее ног теле — и о тех других мертвецах, что она оставила за собой.

Она делает вдох и громко кричит морю:

— Дети битвы! Дети Вуртьи!

Воины вопят и подвывают от свирепой радости.

Она вопит в ответ:

— Смотрите на меня! Смотрите на меня и слушайте мою волю!

Тут все крики стихают — воины ждут, что она скажет.

Она орет:

— Я — Императрица Могил! Я — однорукая Дева Стали! Я — Королева Горя, Я — Та, что расколола землю надвое!

Мир вокруг продолжает как-то странно дрожать, очертания предметов то и дело меняются. Она ощущает себя огромной, прямо-таки гигантской, титанических размеров фигурой, достающей головой до неба, — и одновременно чувствует, как по щекам текут горячие, мокрые, самые настоящие слезы.

— Я — война! — кричит она. — Я — чума и я — мор! Я оставляю за собой океаны крови! Я — смерть, я — смерть! Слушайте меня, смотрите на меня, ибо я объявляю свою волю, ибо я — смерть, я — смерть, и ничего более!

* * *

Жители Вуртьястана в ужасе смотрят на скалы и слушают гулкий голос, который эхом доносится до них по воде. Фигура на утесе вскидывает руки к небу, словно призывая на себя молнию.

И снова кричит:

— Я убила бессчетное число солдат! Я оставляла их гнить на поле битвы, и их матери так и не узнали, где полегли их сыновья! Я убивала, даже когда они умоляли меня о пощаде! Я обрушивала врата городов и слушала рыдания их жителей! Несть числа злодеяниям, что я совершила! Слышите ли вы меня?

Толпа вуртьястанцев молчит, и тут люди почему-то начинают плакать, вслушиваясь в летящий над водой голос. Лему становится тоже как-то не по себе — в этих словах нет угрозы, и звучат они не как объявление войны, а как полная боли и печали исповедь.

Голос завывает:

— Я убивала женщин! Я убивала детей! Слышите вы меня? Слышите? Все это я делала! Я сжигала их дома, я убивала их в их постелях! Я уходила, слушая, как они оплакивают своих близких! Я бросала детей замерзать в темные зимние ночи! Я совершила все эти ужасные злодеяния и тысячи других!

Тут она поднимает к небу меч и кричит:

— Я — битва! Я — смерть! Я — неизбывная печаль! Смотрите на меня! Смотрите на меня, умоляю вас, смотрите!

* * *

Мулагеш поднимает меч. Ощущение такое, что он тянет ее руку за собой, словно она — всего лишь сосуд, инструмент для него. Он хочет, чтобы она повернулась и обрушила его на крепость, обрушила удар такой силы, чтобы даже самая скала под ним раскололась, а затем повела этих воинов вперед, через Вуртьястан, вниз по Солде, через Континент и далее по всему миру.

Она же говорила, что сделает это. Она именно это им обещала. Именно в этом она клялась им, именно этого они ждут от нее.

И все же какая-то часть ее сопротивляется, и единственная мысль ее — как же я устала от этого всего.

И когда эта мысль проскальзывает у нее в голове, она вдруг понимает: а ведь не она держит меч, а он держит ее, словно загнав в большую темную пещеру, где она — лишь крошечное существо, потерявшееся во тьме и во тьму заключенное.

Меч наливается злой волей.

«Нет», — говорит она ему.

Он хочет ударить. Он хочет отделять плоть от кости. Он хочет расколоть землю надвое.

«Нет», — говорит она ему.

Мысли и желания всех ее воинов стекаются к нему, тянут его к себе, умоляют прийти в движение, быть той силой, что они должны были встретить.

Рука ее дрожит, сопротивляясь воле меча. Нет! Нет, я не позволю!

Их мысли налетают на нее волной бормотаний: «Ты должна! Ты должна, должна! Мы сделали все, как ты требовала. Мы стали такими воинами, как ты хотела! Теперь дай нам то, что мы заслужили! Дай нам обещанное!»

Она из последних сил удерживает меч. Он тяжелый, очень тяжелый, словно в ее руке сама луна, ее воля против воли бесчисленных мертвых.

А потом… Как там они говорили?.. Мы стали такими воинами, как ты хотела?..

А в Городе Клинков Валлайша Тинадеши сказала: «Тебе-то уж положено знать, что война — это искусство со своими приличиями и правилами. Она отчаянно цепляется за правила и традиции — и это можно использовать против нее».

Да.

Она поворачивает запястье, направляет острие меча вниз и, призывая всю его силу, вгоняет в утес у себя под ногами. Камень поддается, словно мягкий хлопок.

Почва под ногами вздрагивает, угрожая обрушиться. Но не обрушивается.

Воины на кораблях смотрят на нее, не зная, что делать. Почему она не выполняет обещания? Почему не дает им разрешения на последнюю битву?

Мулагеш глядит на бухту, сжимает зубы и выдергивает меч из камня.

Каким-то образом клинок понимает, что она хочет сделать, и кричит: «Нет! Нет! Ты не можешь, ты не должна так поступать!»

Она подавляет его своей волей, вливая в него всю, до донышка, решимость изменить, развернуть, раскрыть, переопределить и переписать его и все, что за ним стоит, — и эта невидимая, мучительная битва исчерпывает ее силы и едва ли не убивает.

Меч кричит: «Я должен убивать! Я сделан для битвы! Я откован для войны!»

В ответе Мулагеш слышен холодный звон железа: «Времена изменились».

И она завершает начатое. А потом разворачивается к воинам внизу.

Она начинает говорить, и голос ее срывается от ярости.