Город клинков

А она хочет наорать на него. Нет, не только на него, она обратила бы этот крик к крепости, кораблям, испуганным людям, мятущимся у подножия здешних утесов, к ночному небу и бледному лицу луны, ставшему буро-коричневым от дыма.

И тут звучит голос — звучит в ее голове, но это не ее, это чужой голос.

Он шепчет ей, вполне разборчиво задавая вопрос. Он мягкий и спокойный, и он заглушает все остальные мысли:

«Ты — часть меня? Я — часть тебя?»

Что-то подталкивает ее мысли, что-то любопытное и в то же время приятное. Таких ощущений она прежде не испытывала, но тут понятно: с ней говорит какая-то сущность. И самое интересное, Мулагеш абсолютно уверена: сущность говорит с ней из ее правого кармана.

Она запускает туда руку и вынимает меч Вуртьи.

* * *

Вкрайней западной башне нарастает напряжение, люди мрачны и находятся на грани отчаяния: техники все сообщают и сообщают артиллеристам координаты, хотя корабли уже так близко, что в них трудно не попасть. Капитан Сакти смотрит в море, крепко сжимая подзорную трубу, эдак можно ее и вовсе раздавить, но ему все равно. Он видит, как в вуртьястанской бухте вспыхивают раз за разом корабли, в которые попал снаряд. В бухте словно бы зажгли сотни огромных молитвенных лампад, и на волнах качаются горящие и дымящие остовы судов. В обычном случае этого хватило бы, чтобы отбить любую атаку с моря, но остальные вуртьястанские корабли просто расталкивают их и идут к берегу. Эту армаду не остановить…

В самом Вуртьястане творится нечто невообразимое: люди толпами, давя друг друга, бегут по дорогам, ведущим к утесам. Их направляют служащие ЮДК. Измученный, потрепанный батальон майора Хуккери занимает позиции на южных утесах, отчаянно пытаясь подготовиться к грядущему вторжению, но поток беженцев из города путает им все расчеты.

Сакти про себя перебирает сценарии, заученные во время подготовки, все стратегии, финты и тактические трюки, которые можно было бы применить на поле боя, чтобы обратить ситуацию в свою пользу.

Он перебирает варианты, и… сердце тяжело ухает вниз. Нет у него никаких вариантов.

Тут один из техников сообщает:

— А кто, демон побери, стоит на западных утесах?

Капитан Сакти мгновенно разворачивается и хмурится. Он наводит трубу на утесы и видит две фигуры, строго к северо-западу от них. Они стоят на самой вершине скалы. Он не может разглядеть, кто это, но у одного из тех людей рука как-то странно блестит — впечатление, будто она сделана из металла.

У него падает челюсть.

— Генерал Мулагеш?

* * *

Мулагеш прислушивается к мечу.

Тот показывает ей, одно за другим, ощущения, понятия, линии развития событий, чувства, о которых она раньше и не подозревала, ведь эти аспекты существования скрыты от смертного разума.

Мир вокруг нее дрожит и беспрестанно меняется: вот она снова в Городе Клинков, а вот она опять стоит на холодной и мокрой вершине горы на берегу Солды, а вот мир еще раз смигивает, и она обнаруживает себя на дне массового захоронения, она стоит и смотрит, как через край переваливаются нескончаемым потоком кости, бесчисленные кости тех, кто погиб в бесконечных войнах.

Да, погибших во всех войнах, в которые когда-либо вступало человечество. Война, оказывается, это не когда одни побеждают других, и не сражения отдельных армий и народов, а единый чудовищный акт самоуничтожения, словно человечество взрезало себе живот, чтобы выпустить кишки на колени.

Меч говорит ей: «Ты — это они? Они — это ты?»

И показывает ей картинку: одинокий силуэт на вершине холма, под которым горит предместье.

Она знает, неким несловесным и мгновенным знанием, что та, кто стоит на вершине холма, не нанесла каждый удар в войне, за которой теперь наблюдает, но каким-то образом ответственна за это все: каждая битва этой войны — ее рук дело. Эта личность, сущность, ответственна за каждый крик боли и каждую каплю крови. А в руке у нее…

Меч. И не просто меч, а тот самый меч: в этом клинке — духи каждого меча и всякого, сколько ни есть, оружия, каждой пули и каждого арбалетного болта, каждой стрелы и каждого кинжала. Когда впервые человек поднял камень и обрушил его на своего сородича, меч уже был и ждал своего рождения, ибо он — не оружие, но дух оружия и всякой боли и жестокости, что не кончаются, ибо длятся вечно.

Меч спрашивает у нее: «Я принадлежу тебе?»

Пушки бьют по-прежнему. Панду лежит бледный и холодный, прямо как Сигню Харквальдссон, а до этого — Санхар и Банса.

Вореск, Моатар, Утуск, Тамбовохар, Сараштов, Шовейн, Джермир и Каузир.

Плача, она обращает разум к мечу и говорит:

— Да. Принадлежишь.

И сразу же появляется и вспыхивает клинок — он так долго ждал и теперь с жадностью принимает ее. И мир вокруг начинает меняться.

* * *

Сигруд хмуро смотрит на Мулагеш, которая как зачарованная таращится на черную рукоять меча. Он начинает было:

— Что ты делаешь?..

Но тут что-то… меняется.

Он что, сошел с ума? Или теперь у рукояти есть клинок? Бледный, слабо светящийся, как огонь свечи у самого фитилька?