Город, которым мы стали

Мне никогда не нравился Кони-Айленд. Летом здесь толчется слишком много людей. А в любое другое время года здесь слишком холодно. Да и делать тут нечего, если у вас нет денег и вы не умеете плавать. И все же. Я стою на дощатой дорожке, чувствуя, как дерево дрожит под моими ногами, когда ему передается кинетическая энергия тысяч идущих взрослых, бегущих детей и скачущих собак. А еще я чувствую, как нечто неотделимое от моего существа резонирует с пятью другими душами. Моя душа тоже там, вместе с ними. Теперь мы стали едины, превратились в эдакий спиритический цирк уродов, которому самое место на Кони-Айленде, – именно это, кстати, и означала та ерунда с «поглощением». Если не можешь кого-то съесть, присоединяйся к ним.

Несмотря ни на что, я наслаждаюсь днем. Сегодня девятое июля. Не четвертое. Этот день кое-что значит для нас, поскольку Нью-Йорк провозгласил свою независимость от Англии именно девятого июля тысяча семьсот семьдесят шестого года. Как всегда, решил модно опоздать. Еще сегодня прошло почти три недели с тех пор, как мы превратились в города, и мы решили, что самое время отпраздновать. Все еще живы, ура-ура, передайте-ка косячок.

Паулу кладет трубку и подходит к перилам, на которые я облокачиваюсь. За нами раскинулся песчаный пляж, где дочь Бруклин, Жожо, плещется в воде. Она играет в Марко Поло с Куинс и Джерси. Делает их, как детей, потому что она ловкая и умная, как ее мама. Куинс явно развлекается, позволяя другим ловить себя, а Джерси слишком боится воды – она не умеет плавать и всякий раз, поймав теплое течение, думает, что это кто-то поссал, а задев комок водорослей, считает, что наступила на медузу, – так что в игре от нее толку мало. На берегу, сидя на разложенных полотенцах, воркует над своим малышом тетушка Айшвария, в то время как ее муж, невысокий мужчина с огромными усами, склонился неподалеку над переносным хибати. Судя по запаху, он готовит что-то невероятно вкусное. Бронка дремлет на солнце, похожая на огромное бронзовое изваяние, распластавшееся на полотенце. Я не знаю, где бабуля нашла такое большое бикини, но от нее исходит столь мощная волна пофигизма, что хоть хватай доску для серфинга и катайся. (Уж не знаю, почему почти все мои части оказались женщинами, но меня это устраивает. На меня это так похоже. А я – это они.)

Манхэттен тоже сидит на одеялах. Он искупался, но уже почти обсох и просто наблюдает за другими, наслаждаясь их радостью. Как и все приезжие, он дивится тому, как это солнечное, песчаное место могло оказаться на самой окраине величайшего города в мире. Впрочем, он уже расслабился и принял это как данность. Манхэттен у нас такой, ко всему относится философски.

Затем я вижу, как мышцы его спины слегка напрягаются – он почувствовал, что я на него смотрю. Большинство людей не обратили бы внимания, но только не этот парень. Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня в ответ, и я отвожу глаза, потому что не могу выдержать его пристального взгляда. Я никогда не просил о… рыцаре? Телохранителе? Кем бы он там себя ни мнил. Но я знаю, что из всех именно ему предначертано… служить мне. Черт, по-моему, это уж слишком попахивает БДСМ, и я даже не знаю, что думать. Он готов убивать ради меня. Он готов и любить меня, если я ему позволю. На этот счет пока ничего не решено, поскольку я никогда не хотел больного на всю голову светлокожего парня из Лиги Плюща. Ну, то есть… он вроде бы симпатичный? Но его надежды на большее… Я ведь не просто так уже давно не ввязывался ни во что «большее», а только притворялся.

Он чуть опускает глаза. Они все меня понимают, мы понимаем друг друга, но Мэнни лучше других чувствует мои настроения. Он понимает, что я нервничаю из-за него. (А еще понимает, что я не хочу в этом признаваться.) Так что пока он держится на расстоянии. Ждет, когда я ко всему привыкну. А потом мы уж как-нибудь разберемся.

Я вздыхаю и тру глаза. Паулу издает что-то похожее на смешок.

– Все могло быть и хуже.

Да, нас всех могли разорвать на куски неевклидовые «Динь-Хо». Я это понимаю. И все же.

– Все равно дичь какая-то.

– Это – ты. Хочешь ты того или нет. – Он вздыхает, со слишком уж самодовольным видом глядя на остальных. Теперь, когда я отторг ту часть себя, которая пыталась прогнать Паулу, ему стало лучше, ведь он перестал быть в Нью-Йорке нежеланным гостем. Впрочем, он подошел, чтобы поговорить о серьезных делах. – Другие города Совета потрясены. Все считали, что с вами все закончится трагедией, как и в Лондоне, но, возможно, думать так было глупо. Я не могу представить себе двух более разных городов, чем ты и Лондон.

– Да я понял, понял. – Он все еще слишком много болтает. Я выпрямляюсь и немного потягиваюсь. (Мэнни секунду пожирает меня взглядом, а затем отворачивается. Какой воспитанный.) – Твой китайский парниша в порядке?