Город лестниц

– Бедный Колкан. Он никогда толком не понимал ни себя, ни своих людей.

– Он говорил со мной. Сказал, что нуждался в тебе.

– Да, – грустно кивает Олвос. – Мы с Колканом были старшими. Мы первыми поняли, как это все устроено, – во всяком случае, мне так кажется. Но у Колкана всегда были проблемы с организацией процесса. Он позволял людям указывать ему, что делать, – я смотрела издалека, как он сидит и выслушивает их… Как я и сказала им напоследок, добром это все не кончилось.

– Так что вы считаете, что Колкан не несет полной ответственности за то, что натворил?

Олвос фыркает:

– Люди – такие странные существа, Шара Комайд… Они ценят наказание, потому что видят в нем признание важности своих действий – а значит, собственной важности. В конце концов – смысл наказывать за то, что не имеет никакого значения? Посмотри на колкастани: они реально считают, что мир существует единственно для того, чтобы вгонять их в краску, унижать, наказывать и испытывать! Все создано только ради них, родимых! Мир полон гадостей и боли, но все это исключительно ради того, чтобы они страдали! Так что Колкан всего лишь дал им то, чего они хотели.

– Но это же… безумие какое-то.

– Нет. Это – тщеславие. И я смотрела издалека, как другими Божествами овладевало такое же тщеславие, и они вставали на путь, ведущий к гибели и бедствиям – для них и их народов. Я предупреждала их, но они не обратили внимания на мои слова. Тщеславие никому здесь не в новинку, сударыня Комайд. И никуда оно не делось после того, как Божества покинули мир. Оно просто сменило место обитания.

– Перебралось в Сайпур, хотите сказать?

Олвос качает головой из стороны в сторону – и да и нет.

– Но сейчас мы стоим на перекрестке истории. И мы можем выбрать: прислушаться к нашептываниям тщеславия и идти дальше по той же дороге… или избрать совершенно новый путь.

– Поэтому вы обратились ко мне? Чтобы все изменить? – спрашивает Шара.

– Ну… – тянет Олвос. – Скажем так, сначала я обратилась… к другому человеку.

В костре что-то с шумом лопается, расшвыривая искры, которые с шипением потухают на земле.

– Вы обратились к Ефрему, да? – догадывается Шара.

– Да, – кивает Олвос.

– Вы подошли к нему, когда он рисовал на берегу реки. И поговорили с ним.

– Я сделала гораздо больше, – признается Олвос. – Да, я время от времени вмешиваюсь в ход истории, Шара Комайд. Впрочем, не то чтобы вмешиваюсь – скорее, подталкиваю в нужное русло. А Ефрему я помогла с исследованием. Направив его в нужную сторону, причем нужную ему самому. И время от времени контролировала, как идет дело.

– Он бы с удовольствием с вами побеседовал. Вот как мы сейчас.

– Не сомневаюсь. Он был таким умницей, к тому же умел сострадать, а это немало. Я думала, что у него получится как-то разобраться с недовольством, которое он вызвал. Но оказалось, что я ошибалась. Пожалуй, такой старый гнев можно выкорчевать только насилием. Хотя я продолжаю надеяться, что мы сумеем опровергнуть этот тезис.

Шара допивает чай и вспоминает, что же так обеспокоило ее, когда она читала дневник Ефрема.

– Это вы подложили ему на стол дневник солдата армии каджа? Потому что я хорошо знаю Ефрема: он ни за что не пропустил бы документ такой важности.

Олвос кивает с растерянным видом:

– Да, я. И это, похоже, мое самое главное упущение. Я надеялась, что он прекрасно поймет – это абсолютно секретные сведения. Но он не понял. Он решил, что этой информацией нужно поделиться со всеми… Он ведь думал, что особой правды не бывает. Он служил истине – как он ее понимал. Это было его главной добродетелью – и именно это привело его к гибели.

– Но… что такого особенного было в тех письмах? – удивляется Шара. – Черный свинец?

Олвос откладывает трубку:

– Нет, нет. Впрочем, отчасти и да… Хотя ладно. Вот смотри, тебе не кажется удивительным, сударыня Шара Комайд, что твой прадедушка сумел изобрести этот черный свинец?

– Он ведь ставил эксперименты на своей домашней джиннифрите, я правильно поняла?

– Да, – мрачно отвечает Олвос. – Это истинная правда. Но даже так, разве шансы на получение такого необычного материала не ускользающе малы, как тебе кажется?

Шара лихорадочно перебирает в голове все, что запомнила, но не находится с ответом.

– А тебе не кажется, – медленно произносит Олвос, – что создание черного свинца – это самое настоящее чудо?

Это слово сдвигает камушек в мозгу Шары, и он падает в море ее мыслей.

Ефрем писал: «Мы очень мало знаем о кадже. Мы даже не знаем, кем была его мать».

– А ведь отнюдь не все способны творить чудеса, – вкрадчиво говорит Олвос.

Между стволов деревьев пролетает легкий ветерок, и угли ярко вспыхивают.

Ефрем писал: «Джиннифриты застилали постели, подавали еду, наливали вино своим хозяевам… Я даже представить себе не могу реакцию публики, если станет известно, что каджу прислуживали именно таким образом…»

В костер медленно закатывается бревно, похожее на кита в море.

А вот еще, когда она говорила с Жуговым: «Мое собственное потомство, мой родич из Благословенных пошел против нас и убивал нас, как скотину!»

В костер, кружась, слетают снежинки и умирают над огнем.