Город людей

На экстренном заседании Совета Матвеев был героем дня.

— Это блестяще подтверждает мою теорию топологии Мультиверсума…

Воронцов скривился, как от кислого, но промолчал.

— Так что же случилось? — спросил усталый Палыч. — Мы снова провалились куда-то?

— Нет, — отмахнулся ученый, — мы там же, где и были, в локальном пузыре Мироздания, в собственной микровселенной.

— Откуда тогда солнце?

— Как я и говорил, моя теория топологии включает в себя антропный принцип участия…

— А как-нибудь проще можно?

— Товарищ Матвеев пытается нам сказать, — скептически вставил Воронцов, — что мы стали катализатором самоорганизации метрики.

— Мне не стало понятнее.

— Если совсем упростить, — недовольно сказал Матвеев, — то наличие солнца является имманентным любому нормальному срезу. И как только мы, присоединив два фрагмента, довели его размер до какого-то минимума, произошел мгновенный переход количества в качество. Теперь у нас не пузырь-фрагмент, а полноценный, хотя и маленький, срез. А срезу имманентно…

— Вы лучше скажите, — перебила его Ольга. — Солнце теперь всегда будет?

— Конечно, я же объяснил, что…

Она не стала дослушивать и вышла. Какая разница, в чем причина? Жизнь продолжается.

Жизнь продолжалась и, как ей и положено, приносила новые проблемы. Солнце дало надежду, но практически толку от него было мало. Снежный покров отражал свет, температура росла медленно, продовольствие кончалось. Исследование присоединенных фрагментов пришлось отложить на неопределенное будущее — хотя на поверхности стало светло, но температура все еще оставалась слишком низкой, усугубляясь погодными аномалиями. Матвеев задался целью присоединить все, до чего дотягивалась установка, и Ольга раз за разом ныряла в проколы с рекурсором. Каждое присоединение вносило в их микроверсум небольшой кусок охлажденного до космической температуры пространства, вызывая скачки температуры и мощные снежные ураганы. А главное — каждый фрагмент провоцировал нашествие мантисов, которых становилось все больше.

— Они что там, как в морозилке хранились, а теперь оттаивают? — ругался Палыч, когда очередная группа инсектоидов разворотила-таки бетонную будку вентиляционной шахты и обрушилась в зал ФВУ. По счастливой случайности жертв не было — двери были задраены, в помещении никого. Но половина вентиляции вышла из строя, и что делать с запертой толпой мантисов тоже было непонятно. По одному их бить наловчились, но десяток сметет любые ловушки. Двери заварили, усилив стальными балками, вентканалы заглушили. Вторая установка работала с перегрузом, в Убежище стало душно и постоянно пахло горелыми обмотками вентиляторных моторов.

— Вы вообще неправильно ставите вопрос, — пытался объяснить Матвеев. — То, что вы назвали «мантисами» — не животные и не насекомые. Это не живые существа, а физические явления, которыми сопровождаются слияния и разделения фрагментов…

— Бред какой-то, — отмахивался от него Лебедев. — Это ты в книжках своих вычитал?

Не дожидаясь, пока до обретенных территорий можно будет добраться по поверхности, Матвеев установил локальный прокол к тому реперу, где Ольга нашла рекурсор. Палыч, поколебавшись, дал добро на разведку — видимо, надеялся найти там что-нибудь полезное, например — еду. При такой температуре она могла храниться вечно.

Вопроса «кому идти» уже не возникало — и Ольга вернулась, вооруженная пожарным топором на длинной ручке. Механизм застыл недвижно, на полу ждала несостоявшегося рукопожатия мертвая рука, а дверь была все так же закрыта снаружи. С ней пришлось помучиться — толстые промороженные доски не поддавались. Топор оставлял неглубокие зарубки, очевидно демонстрирующие тщетность Ольгиных усилий. Поняв, что патрон регенератора закончится раньше, чем дверь, она вернулась с наскоро сляпанным химиками вышибным зарядом. Прикрутила, как проинструктировали, нужной стороной к двери, подожгла запальный шнур и вышла обратно — мало ли, а вдруг, например, потолок рухнет?

Не рухнул.

За выбитой дверью, к сожалению, не нашлось еды. Там оказалось нечто вроде лаборатории алхимика, как их рисуют в книжках — колбы, реторты, много медных трубочек и непонятных устройств. А главное — шкафы с книгами. Большая часть оказалась на русском — в старой орфографии, с «ятями» и «ерами». Матвеев накинулся на них, как голодный на хлеб, и теперь ходил, как пыльным мешком стукнутый.

— Совсем, совсем другая физика! — жаловался он.

— Как физика может быть «другой» — удивлялся Мигель, — если взаимодействия те же?

Юному мэнээсу книжек не давали, берегли неокрепший разум.

— Понимаете, — пытался объяснить Матвеев, — наша физика всегда шла от разрушения. Ее приоритет — энергия, как можно больше энергии и побыстрее. Желательно моментально и в одной точке, чтобы бабахнуло. Вся наша наука — от войны. Они шли другими путями — через топологии и геометродинамику.

— Это что-то дает нам в практическом плане? — нервничал Палыч.