Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране

Только Амир собрался уходить, как перед ним остановился черный «пежо-405» с тонированными стеклами. Теперь сбегать было поздно. Черное окно поползло вниз, и из него выглянул грузный пожилой мужчина в безупречном костюме и накрахмаленной белой рубашке без галстука.

– Салям, Амир. Садись.

Улыбка исчезла за поднимающимся обратно стеклом. Через несколько секунд после того, как Амир уселся на заднее сиденье, его охватила дрожь.

– Не бойся. – Голос мужчины был гладким, под стать его выглаженной одежде, почти вкрадчивым. – Нелегко вам, молодежи, в последнее время.

Он понимающе покачал головой с густыми, коротко стриженными волосами. Водитель свернул с Хафт-э Тир на шоссе Модарес.

– Позволь представиться. Меня зовут Гассем Намази. – Лицо мужчины вновь озарила улыбка, и он протянул свою бледную руку. Руку обеспеченного представителя элиты, с мягкой кожей и светлыми ухоженными ногтями. – Очень рад познакомиться, молодой человек.

Безупречные манеры и запредельная вежливость поразили Амира. Лакеи режима, с которыми ему доводилось встречаться, – технократы, служащие разведки, осведомители – все как на подбор были неотесанными грубиянами, чье хамство было под стать полученному второсортному исламскому образованию.

Водитель воспользовался послеполуденным затишьем, и машина ускорила ход. Здания и пешеходы превратились в мелькающие за окнами размытые силуэты. Пожилой мужчина помолчал, поглаживая рукой подбородок. Потом наклонил голову и продолжил:

– Я хотел попросить у тебя прощения.

При этом он не сводил с Амира глаз, в которых не проскальзывало и тени иронии.

– Я вас знаю? Я не понимаю… – выдавил из себя Амир.

– Ты меня не знаешь, но я знаю тебя давно. Я наблюдал за тобой.

– Кто вы? Вы сказали, что знали моих родителей?

В зеркале заднего вида мелькнули глаза водителя. Пожилой мужчина тяжело дышал, раздувая ноздри и втягивая ими спертый горячий воздух.

Вдох.

Выдох.

– Я судья, который вынес смертный приговор твоему отцу и матери. – Вдох. – Прости меня.

Амир откинулся на спинку кресла, оскаливаясь, словно готовый броситься на жертву ротвейлер. Он ждал этого момента всю свою взрослую жизнь. Он представлял, как встречается лицом к лицу с человеком, распорядившимся казнить его родителей. Представлял, как ударяет по этому лицу – изо всех сил, до крови. Представлял, как трещат под его кулаком кости. Как он колотит между ног, превращая промежность в кровавое хлюпающее месиво. Никакой пощады.

– Прости меня, прости, – жалобно повторял мужчина.

По его лицу текли слезы, массивный живот вздрагивал от рыданий. Амир с отвращением разглядывал старика, такого жалкого и беспомощного. И испытывал отвращение к себе самому, безвольно опустившему кулаки. Никакой вспышки ярости. Одна лишь обжигающая боль.

– Высадите меня, – услышал он собственный голос.

Пожилой мужчина что-то хрипло шептал, шевеля искривившимися губами, но Амир не хотел его слушать.

– ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ИЗ МАШИНЫ! – Лицо его покраснело, глаза, казалось, вот-вот выскочат от истошного крика.

Теперь и водитель что-то говорил, обернувшись и жестикулируя.

– ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ИЗ ЭТОЙ ЧЕРТОВОЙ МАШИНЫ!

Его не слушали. Задыхаясь, Амир толкнул дверь и высунул ногу. Машина завиляла от ударившего по дверце потока воздуха. Старик вцепился в него.

– Останови машину, Бехнам! Остановись, пусть выходит!

Машина резко затормозила, и Амир выскочил из нее. Не оглядываясь, он принялся карабкаться вверх по травянистому склону, опираясь о землю руками, растаптывая красные петунии и маргаритки. Они остановились возле парка Талегани – зеленой полосы на возвышенности, зажатой между шумными трассами. Амир забежал в заросли между жакарандами и соснами, где его рыдания заглушал удаленный гул автомобилей, – там местные наркоманы не заметят очередной погибшей души, а скрывающиеся в кустах влюбленные парочки поймут бессловесный язык того, кто вечно вынужден прятаться.

Амир с самого детства не позволял себе плакать о родителях. Но теперь, оглушенный вновь пережитым горем, разрешил себе предаться воспоминаниям. Впервые за долгое время он испытал жалость к себе.

Шираз, май 1988 года

Шахла, смеясь, танцует под песню «Мамаша Бейкер» группы «Бони Эм», и ее красное платье путается между ног. Ее муж Манучер кружится вокруг.

Ма-ма-ма-маша Бейкер – не умела рыдать,
Ма-ма-ма-маша Бейкер – зато знала, как умирать.

Шахла танцует, забыв обо всем на свете, как будто никто на нее не смотрит. Но ее движения настолько восхитительны, что на нее смотрят всегда. Даже шестилетний Амир понимает, что его мама неотразима, и всякий раз, как она начинает танцевать, его распирает чувство гордости.