Город М

– Ну-с,– вздохнул Клавдий, поднимаясь,– предупреждать, что болтать об этом не стоит, я думаю, лишнее. Всем желаю здоровья. А некоторым… говогунам – мозгов. Эй, юноша,– он потюкал Мухина в спину, отчего тот вздрогнул три раза подряд: по разу на каждый тюк,– пойдемте, закроете дверь.

Чтоб не плестись за Клавдием, Анна поспешил на выход и вспомнил, что забыл попрощаться, уже вынырнув в ночь – густую ипподромную ночь, во всей ее первородной целостности. Оглянувшись назад, он увидел желтую полосу света меж сходящихся дверных половин, в которой висело жалобное лицо краеведа.

– Андрюша, голубчик, приходите завтра. Завтра тоже мое дежурство. И послезавтра. Но вы приходите завтра. Непременно. Хорошо?

– Хорошо. До свидания, Арсений Петрович,– сказал Анна.

И дверь захлопнулась так, будто Мухин решил прищемить себе нос.

– "Город М хорош по ночам, потому что по ночам не видно города М". Так, кажется, у вас? Ну что, идем? – спросил Клавдий.– Если вы хотите дождаться Кудеяра – поверьте на слово: ничего интересного. Такой же еврей, только лысый. И вообще – на удивление жалкий контингент. Но, к несчастью, козел прав, и этот контингент нам нужен…

– Вам. Вероятно, вам,– поправил Анна.– Ведь насколько я понял, червь на дерьме – это про вас?

– И про вас. По-моему, "Путеводитель" не худо оплачивается, верно? Плюс спецпаек. Или я ошибаюсь?

– Знаете что,– Анна поискал в темноте хоть что-нибудь вроде лица, но не нашел.– Знаете что – а нам обязательно в одну сторону? Не могли бы вы пойти… не туда?

– Я делаю это исключительно ради вашей безопасности,– ответил Клавдий.– И категорически вопреки своему удовольствию. С удовольствием бы я вас придушил. Пошли.

Окрест стояла высокая ночь. Как невидимый град Китеж, невидимый город М пластался в ее глубине, по самому дну. И где-то там, у самого дна, молча – будто мудрецы, и плоско – будто жертвы кораблекрушения, во множестве лежали эмцы, во главе с Егорушкой Стуковым, которому снилось, как царь Петр бутафорной тростью и невзаправду бьет своего приятеля Меншикова.

Глава третья

С некоторого момента жизнь становится продолжением предыдущего. Это значит, что ничего другого уже не будет. А то, что происходит, происходит потому или за то, что уже произошло.

Момент можно найти – потом, поздней. Поискать и найти, как на запястье – место давнего перелома. И во многих подробностях выщупать след того, давнего: сделанного или несделанного – для тех, кто умел делать, и однажды наставшего – для остальных.

Занятие называется "массаж". И считается пустым. Можно лечить и выпрямлять, но невозможно избавиться – для этого нужна уже другая жизнь. И остается чушь: убеждаться в правоте. В том, что все так и было, и так и есть, и ты молодец, угадав правильно, и это называется "постигать истину".

Цедимое меж зубов, липнущее к деснам, звучащее молитвой о какой-то стене – что есть истина?

Ее можно услышать: в окна бьется муха.

Ее можно увидеть: за окном стоит облачко, похожее на раковую опухоль.

Ее можно сказать. Например – "мост". Или – "долг". И это будет истина про отца. Слишком аккуратный в долгах, он считал своим долгом слишком многое: от ландышей на могиле матери и ландышей в душе дочери – до полного расчета за банкротство.

А если чуть по-другому – сперва глубоко в нос "ин", потом кратко и горлово "га" (упражнение для носоглотки, средство от ларингита) – это будет истина про тебя, некрупную самку тридцати двух лет, продолжающую жить продолжением жизни…

Истинно, истинно говорю вам: муха бьется в окно.

Истинно, истинно: она жужжит и мешает думать даже о ней.

Господи, мне больно. Мне ужасно, Господи! Помоги, прими, прими мой дух, ибо гадко ему во мне!

Раковое облачко чуть заметно плыло путем господним. Но Господь, как всегда, молчал, попросту не желая повторяться. Что же касается истин, то их было больше значительно.

Прежде всего, был день, очень солнечный день, с провисшим небом, растекшимся солнцем и жарой, которая стояла, как стоит вода в забитой раковине, отчего снайперы, расположенные на кухнях и переодетые в домохозяек, суетно переживали, тычась приборами в голое окно на четвертом этаже, где виднелась сумасшедшая Инга Голощекова, и двое распределили по радио левую и правую руки, спрятанные в карманах пальто. Муха на стекле – хоть и беззвучная, но увеличенная до размеров лягушки – мешала им сосредоточиться.

Неоспоримой истиной была и суббота, которая при этом являлась вторником, поскольку Великий Вторник в городе М всегда приходился на субботу или – точнее говоря (как говорил жилец) – "приурачивался к выходным".