Город мертвого бога

Мать Натана переступила через старика, не обращая на него внимания. Ее интересовало другое.

У подножия лестницы стоял человек с родимым пятном в форме капли – тот, что посещал ее в их лачуге, а затем соблаговолил отпустить Натана и Присси, схваченных у него на балу. Он двинулся к Натановой матери – не по прямой, а спиральным маршрутом, в центральной точке которого находилась она, но на преодоление которого могло уйти очень много времени. Мать Натана следила за тем, как он приближается, и выражение ее лица было настолько сложным, что его было почти невозможно описать. Гневное? Зачарованное? Потрясенное? Она огляделась по сторонам, улыбнулась и, кажется, собралась что-то сказать, ее губы раскрылись, но потом наступила пауза.

Человек с родимым пятном сложил ладони вместе, словно собираясь слушать, что она ему скажет, но взамен получил нечто другое. Мать Натана плюнула на пол между ними.

– Ты знаешь, что будет дальше, – сказала она ему.

– Принцесса, я…

– Ты знаешь, что будет дальше, а значит, знаешь, что тебе делать.

Человек с родимым пятном вздохнул, кивнул и поглядел себе под ноги. Затем он щелкнул пальцами – старик вскочил с пола, закрыл дверь перед приближающимися мятежниками и поспешил в тот зал, где некогда был бал. Его каблуки отстукивали звонкое пиццикато в гулкой пустоте помещения.

Остальные стояли молча, и когда старик вернулся, последовали за ним.

XCVIII

Натан никогда не видел свою мать на такой высоте, но сам он никогда не чувствовал себя таким уставшим. Медальон в его груди лежал тяжелым грузом, заставляя поток его крови обтекать себя, протекать через себя; цепочка позвякивала от биения его сердца; его кожа была настолько тонкой, что сквозь нее он видел просвечивающие органы – его легкие имели синюю окраску, словно в них никогда не бывало достаточно кислорода.

И еще была боль. Боль в костях, в костном мозге, тупая, грызущая; боль в нервах, нарастающая и утихающая вместе с сокращением и расслаблением желудочков его сердца; боль в центре головы, внутри, за глазами. Вся эта боль заставляла его гнуться, в то время как его мать стояла, расправив плечи, пока женщина в ливрее, выдававшей в ней служанку дома, одевала ее в мантию из тяжелого темного бархата.

Человек с родимым пятном повел ее вперед. Натан пытался последовать за ними, но споткнулся и упал на одно колено. Его мать не обернулась, но Присси помогла ему подняться, обхватив рукой вокруг талии.

– Я даже и не знала, что твоя мамочка такая крупная шишка! Что же она делала все эти годы в трущобах, кормясь со своих посетителей? Могла бы ведь жить здесь, где все лизали бы ей задницу сутки напролет!

Натан почти не уловил вопроса: в ушах у него звенела кровь, перед глазами роились облака крошечных ярких мошек. Все, на что он был способен, – это дышать. Дашини что-то сказала и рассмеялась, Гэм тоже; но они были где-то вдалеке, почти недоступны, и Натан сосредоточил свое внимание на каждом следующем вдохе, каждом следующем шаге.

Пол в бальной зале пружинил, отбрасывал ногу Натана, когда та опускалась на него: сильнее, когда они вышли на середину, слабее, по мере того как они приближались к противоположной стене. Здесь имелось возвышение с музыкальными инструментами на подставках, ожидавшими своих музыкантов. Вот здесь Натану хотелось бы присесть, собраться с силами, повернуться лицом к той силе, что стирала его из этого мира, – но они не остановились, и у него не хватило сил попросить об этом.

Они перешли в другое помещение. Это был апельсиновый сад, хотя откуда Натан знал, что это так, он и сам не мог бы сказать. Его мать, впрочем, была здесь как дома. Наконец-то она казалась полностью на своем месте, в нужной температуре, защищенная от разрушительного действия климата, обеспеченная правильным уходом; и Натан вдруг увидел ее девочкой (настолько же реальной, насколько реальна была та мать, которую он знал сейчас, хотя бы в данный момент), когда она пробежала, смеясь, сквозь деревья, провела рукой по запотевшему стеклу и принялась рассматривать свою мокрую ладонь. Она лизнула ладонь.

Присси шла под руку с Гэмом; и хотя Натан старательно передвигал ноги, они казались бумажными – какие-то шаблоны ног, вырезанные из ткани, которые волочились за ним следом, неспособные взаимодействовать с землей и поддерживать его. Мир перед его глазами был невесомым и выцветшим, словно Натан глядел назад во время или насквозь в самую суть вещей. Словно он видел мир вещей, давно ушедших или иных, чем те, какими они были сейчас, – вещей, которые ему больше не принадлежали.