Город мертвого бога

Беллоуз дрожал всем телом. Он был несколько крупнее Натана, но ненамного, и к тому же весь белый, словно проросток картофеля, как бы просвечивающий по краям. Будто его так долго держали в темноте, что тело приобрело склонность к альбинизму, лишившись всех защитных механизмов, необходимых днем, когда светит солнце; будто его кожа была освобождена от затратных усилий по защите самой себя. Ноги у него были тонкими, руки принадлежали мальчику, явно не привыкшему к грубым забавам. Его глаза были глубоко посаженными: глаза книгочея, которого больше интересуют движения слов на странице, нежели тел на улице.

У него были длинные пальцы с аккуратно остриженными ногтями, губы тонкие и чуть розоватые, почти бесцветные, едва заметно выделяющиеся на фоне белизны лица. Его нос был маленьким и курносым – человек, настроенный неблагосклонно, сказал бы, что он больше напоминает свиной пятачок; в нем определенно не было ничего общего с той могучей лопастью, что резала собой пространство в коридорах Особняка.

Беллоуз едва дышал, но все же какое-то движение угадывалось под кожей, тонкой и хрупкой, словно пергамент или рисовая бумага. Желудочки и предсердия его сердца сокращались под ребрами, отбрасывая тень своей работы на поверхность снаружи. Было невозможно ненавидеть это существо, этого ребенка, кем бы он ни был; и в любом случае ненависть была сейчас для Натана чересчур сильным чувством. Любовь и ненависть – он испробовал и того, и другого в достатке; теперь у него не было сил ни на одно из этих чувств.

Собрав последние силы, он повернулся к своей куртке. Каким-то загадочным образом та оказалась сложенной и помещенной между его спиной и досками палубы, в тени смоляного бочонка.

– Куда это ты собрался, Натан? – спросила Дашини.

Ее ладонь лежала на его плече, но прикосновение было настолько далеким, настолько обыденным для этого момента, что его можно было не принимать во внимание.

Перед ним был Беллоуз, и этот мальчик умирал.

Беллоуз… Булё… Берч… Натан нащупал книгу, лежавшую в кармане куртки – «Кожу, зубы и живой голос Адама».

– Нат, тебе чем-нибудь помочь?

– Нет… Присси… – Натан с трудом выдавил эти слова из губ. Он должен был сделать это сам.

Разве Беллоуз не был всегда добр к нему, насколько мог? Он был его учителем, даже если учебный план наметил другой человек. Беллоуз всегда ревностно выполнял свои обязанности, доверял Натану во всем, обращался с ним настолько хорошо, насколько это от него зависело.

Натан ухватил книгу за угол и потащил к себе. Она зацепилась за гвоздь, шляпка которого вышла из древесины – вероятно, ввиду постоянной необходимости переборок отвечать на движения морских волн, а море и дерево вещи плохо совместимые, поскольку одна из них относительно стабильна, другая же обладает значительно большей подвижностью. Натану пришлось приподнять книгу так, чтобы переплет мог проскользнуть поверх шляпки; сил поднять книгу полностью у него уже не было.

Покончив с этим, он повернул голову – и увидел Беллоуза, прижавшегося одной щекой к палубе; другая надувалась и опадала, словно крошечный воздушный шар или горло квакающей жабы. И действительно, Беллоуз издал хриплый квакающий звук, совершенно неуместный на его мальчишеских губах: тихий, горловой то ли скрип, то ли стон, полный боли и скорби.

Натан подвинул к Беллоузу книгу – его брата – и придвинулся сам.

– Я его нашел, – проговорил Натан.

Часть четвертая. Огниво

Когда мы видим на горизонте корабль, часто его бывает не различить на фоне вздымающихся гребней волн. Его можно принять за морскую птицу, летящую низко или сидящую на воде далеко впереди на линии взгляда наблюдателя; его образ колеблется в дрожании воздуха над водной поверхностью. Это может оказаться миражом – опытные моряки допускают такую возможность, ибо в прошлом им не раз доводилось обманываться, считая существующим нечто, чего на самом деле не было. «Протри глаза рукавом, прежде чем делать какие-либо предположения» – таков их совет.

Если это все же корабль, то он будет постепенно расти, превращаясь из точки, изначально вызвавшей наши подозрения относительно его присутствия, в нечто более отчетливое, постепенно отделяясь от линии более темного синего цвета, что разграничивает синеву неба и синеву моря, и все больше становясь самим собой.

Если не протереть глаза, то от влаги, скопившейся на хрусталиках в результате резкого и соленого морского бриза, изображение будет искажаться и расплываться; но в конечном счете мы все же увидим корабль. Когда сомнения почти исчезнут, мы, схватив за рукав стоящего рядом человека, нашего друга, спросим его, просто чтобы быть уверенными:

– Что это там, корабль?

Наш друг ответит утвердительно или отрицательно, и на этом вопрос будет исчерпан.

Корабль, который увидел Натан, появился совершенно не таким образом, и Натану не требовался друг, чтобы подтвердить его присутствие (что было только к лучшему, поскольку кого он мог теперь назвать другом?).