Город на холме

− Почему слава Богу? – удивился я.

− Если такая девушка на самом деле есть, значит, Хиллари не бредит, а просто вспоминает.

− А вот это мы сейчас узнаем.

Я раскрыл компьютер, подключился, залез в папку, где у меня были все линки на левые и проарабские вебсайты.

− Что мы тут имеем… Например, Движение Международной Солидарности. Так… После покушения на жизнь поселенки Армия Оккупации Палестины проводит широкомасштабные репрессии среди палестинской молодежи.

− Шрага, прекрати, люди оглядываются.

− Арестовано около сотни человек, – продолжал я уже тише. – Среди арестованных – от рождения слепая Рания Наджафи. В день ареста ей исполнилось восемнадцать.

Я так и думал, что это повзрослевший ребенок с тель-румейдской лестницы. Больше некому. Бывай я там чаще, я бы непременно ее увидел. Я не стану говорить Ури, что было семь лет назад. Хиллари ему сама скажет, когда встанет. В моих глазах Рания не виновата, пока Хиллари считает, что она не виновата.

Военный следователь в чинах и седине, у которого я добился приема, с порога закричал, что от Рании Наджафи у него больше головной боли, чем от всех остальных шабабников[295] вместе взятых.

− Она что, голодовку объявила?

− Да если бы. Сидит, как с другой планеты прилетела, в угол своими глазами странными смотрит и твердит: “Я не убивала Хиллари. Я ее любила”. Сколько лет я разбираю эти дела, до этого в Дувдеване служил, но такого не слышал ни разу.

− Ты вы считаете, что убивала?

− Да Боже мой, нет, конечно. Тут к ней родственница на свидание пришла. Мерзкая баба, и уже очередной террорист на подходе. Эта родственница к ней и так, и сяк, и сестра, и шахида. Рания ее прогнала, да еще перцу вдогонку насыпала. Муставэтин была мне больше сестрой, чем ты.

− Ну, и что же вам не ясно?

− Да все мне ясно. Говоришь, Хиллари лучше стало? Ну, слава Богу. Записку я к делу подошью.

Записку он к делу подошьет. Если Рания не виновата, то почему она до сих пор сидит, а вся пресса радостно накинулась и ругает ЦАХАЛ на все корки.

− Так почему она до сих пор сидит?

− Давай, ты будешь делать свою работу, а мне оставь мою.

− Понял. От меня вы отвяжетесь, но Хиллари будет сидеть у вас в приемной в инвалидной коляске, пока вы ей не ответите. Ни один солдат не поднимет руку ее выдворять. Вам это надо?

Следователь помолчал.

− Ладно. Все равно придется придумывать для журналистов какой-нибудь приемлемый вариант. Хиллари ты, конечно, успокой, но чем меньше ты будешь трепаться, тем меньше вероятность, что будут трупы.

− Какие трупы?

− Например, старый Хамза Наджафи. Мне уже на прошлой неделе было ясно, что ее незачем здесь держать. Для вербовки она не подходит, все, что она знала, она нам сказала. На этом стуле, на котором ты сейчас сидишь, сидел Наджафи и просил меня не выпускать ее из тюрьмы. Сказал, Хамас ее в живых не оставит за предательство. Предательство состоит в том, что она отказалась взять на себя ответственность за теракт.

Ну, ясно. Приговорили к казни восемнадцатилетнюю девушку-инвалида, которая отказалась быть для них пушечным мясом. И почему меня это не удивляет?

− Только у меня еще и свои соображения имеются, – продолжал следователь. – Хамас не Хамас, но ее все равно убьют. Брат с отцом.

− За что?

− За то самое, за что они убивают своих дочерей и сестер. В день ареста Ранию осматривал врач. Очень интересные результаты. Синяки на ногах, ожоги на руках. И откупорить ее кто-то тоже уже успел.

Я еле справился с лицом. Что за лексикон – откупорить! Сразу видно, человек в кибуце вырос.

− Сам видишь, тюрьма для нее сейчас самое безопасное место.

Через три дня из Хиллари, наконец, вынули трубку. Разговаривать она еще не могла, потому что горло было воспалено и голос пропал, но она сидела в постели, жестикулировала, улыбалась, писала энергичные, но трогательные записки и зажгла субботние свечи. Жажда общаться после стольких дней комы и вынужденного молчания буквально распирала ее, субботний запрет на писание ее не остановил, и в субботу она общалась, указывая на детский плакат с буквами. Она еще не знала того, что понял Ури из разговоров с коллегами-врачами. Есть шанс, что после травмы позвоночника она снова научится ходить, но это не такой большой шанс, чтобы на него рассчитывать.