Город на холме

Я уже понял, что лучше не трепаться и ни о чем не спрашивать. На что она надеялась, эта, судя по голосу, уже очень немолодая и усталая женщина, одна в чужом городе, потерявшая дочь, затравленная собственной общиной? В убежище Рание отказали на том основании, что не захотели создавать прецендент – давать в Израиле убежище христианам. В глобальном плане это правильно, иначе к нам сюда переселится вся Эритерея с Южным Суданом, а там и пол-Нигерии подтянется. Мы просто хотим, чтобы еврейская страна – единственная на весь мир и не такая уж большая – по возможности оставалась еврейской. Но я слишком хорошо помнил, каково это – знать, что не уберег близкого человека, и понимал, что ни Кнесет, ни полиция, ни армия Софию не остановят. Ей уже недолго жить, и Рания это все, что у нее осталось. Этот нарыв нужно вскрыть, если Рании не станет, пятно ляжет на всех. Она уже повязана с нами, возможно, больше, чем известно нам всем. Кстати, наша доблестная полиция до сих пор не установила, кто и в кого стрелял.

Тюремное начальство очень кстати вспомнило про административное правило, что заключенного с такой серьезной инвалидностью, как у Рании, можно выпускать только под расписку родственников или социальных служб. Хамза Наджафи сидел тихо, видимо, они с Софией все-таки были в контакте. К моим многочисленным прегрешениям и нарушениям прибавилось еще одно – преступный сговор с целью доставки нелегала в Израиль.

− Ты понимаешь, что мы делаем? − спросил я Хиллари, разворачивая ее коляску вокруг фонтанчика в больничном парке.

− Мы спасаем одну жизнь[300].

И вот я сижу в арендованной машине на пустыре, а рядом – высокая, изящная, даже в семьдесят лет ослепительная, София Аднани. Никогда бы не подумал, что у меня с этой женщиной может быть что-то общее, а вот поди ж ты. Почему-то у нее был явный зуб на международных наблюдателей, особенно CPT.

− Кто они такие, чтобы приезжать сюда учить нас, как себя вести по-христиански? Наша церковь самая древняя, уж во всяком случае древнее Америки и Канады вместе взятых. Да они не увидели, что у них под носом происходит. Финтифлюшки безмозглые.

− Как вы сказали?

− Это у нас был такой профессор на факультете журналистики в Еврейском университете в Иерусалиме. Колоритный такой старик и знающий. Если девушки в аудитории за ним не успевали, он ворчал: вот “финтифлюшки безмозглые”. Но это было так смешно, что мы не обижались.

Вот мне и подарок неожиданно перепал.

Мы сидели и ждали. Дома вокруг были заброшены и печальны. Ветер гонял по улице пыль и мусор. Правительство не хочет вкладывать деньги в Хеврон. Квартал за кварталом пустых оставленных арабами домов. Здесь надо расчистить и построить что-нибудь вроде нашего Мецудат Рама, тем более что до Кирьят-Арбы рукой подать. Глядеть на эту безхозяйственность сердце кровью обливается.

В зеркало заднего вида я увидел араба в традиционной одежде, ведущего за уздечку ослика и закутанную фигуру у ослика на спине. “Это наши”, − сказала София. Все понятно, он устроил этот маскарад, чтобы замести следы. Поехал в какую-нибудь глухую деревню, где никто ничего не знает о хевронских делах, и арендовал по дешевке это животное. Вот также на ослике везли Малку через пустыню между Узбекистаном и Казахстаном. И также свистел ветер, только гонял не пыль, как здесь, а песок, соль со дна пересохшего озера и споры смертоносных бактерий из оставленной русскими военной лаборатории. В любой ситуации я в первую очередь вспоминаю Малку.

Фигура сползла с ослика, в две секунды размотала лишнюю ткань, вылетела как бабочка из кокона, только крыльев за спиной не хватает. Да, это Рания, только выше и пропорциональней, чем была семь лет назад. По-прежнему не идет, а скользит, лицо совсем прозрачное. Не могу представить себе, что она когда-нибудь будет продолжать чей-то род, что на нее кто-то способен даже взглянуть с этими целями. Вроде они с моей сестрой ровесницы и обе слепые, а совсем друг на друга не похожи. Риша в неполные восемнадцать лет уже матрона и уже ждет прибавления. Быстро работают братья мизрахим, ничего не скажешь.

Наджафи открыл левую заднюю дверь, и Рания тенью скользнула в машину. Я услышал одновременно звук захлопнувшейся двери и что-то похожее на “аллах”. Взглянул в зеркало заднего вида. Дрожат ресницы, дрожат маленькие руки с тщательно покрашенными ногтями. Видно, не одна Малка сразу после тюрьмы наводит марафет.

− Шалом, – раздался тихий вздох с заднего сидения. Ну, самообладанием она еще семь лет назад отличалась.

София протянула руку на заднее сидение, сунула что-то Рание в ладонь и сказала на иврите: “Это от Хиллари”.

Я включил музыку, какую-то классику на рояле. Мы все втроем сидим, как на иголках, впереди проверка, а классика очень даже успокаивает. До блокпоста Мейтар где-то минут сорок, если без проишествий.

На Мейтаре все прошло гладко. Три солдата, как я, в вязанных кипах. Ни у кого, кроме меня они документов не спросили.