Город на холме

Сначала я не мог взять в толк, почему родители отпускают ее одну. В городе такая обстановка, а арабские мальчишки − это та еще стая шакалов. Найти кого-то слабого и всей кодлой его травить − это их любимое занятие. Я наблюдал такое много раз и в Иерусалиме, и в Газе, и здесь. Неужели нельзя обучать ее дома? Вряд ли в этой школе есть то, что ей нужно. Но чем больше я задумывался об этом, тем больше понимал – они правы. Нельзя делать из слепой девочки тепличное растение. Родители не вечны, ей надо учиться жить среди людей и взаимодействовать с ними. Неправ был я, когда позволил Рише засесть в нашей комнате, всего бояться, изолироваться от мира, отстать в развитии. В общем, когда я вернусь со сборов, картина у нас поменяется.

Отснятый Эзрой ролик висел в интернете уже несколько дней. Моего лица там не было видно, голоса не было слышно, но отрицать свой поступок я не собирался. Спросят – признаюсь. В одно прекрасное утро Хиллари прибежала на блокпост с квадратными глазами:

− От командира бригады Хеврон требуют расследования.

− Кто требует?

− Ну кто обычно требует. Пресса, левые депутаты, Бе-Целем[97].

Да, положение. Надо признаваться, иначе докопаются до Эзры, и его карьера в армии закончится. А я резервист, с меня какой спрос?

И вот я перед командиром бригады. Полковник, усталое лицо, седые виски. Мне за месяц тут все обрыдло, а он должен постоянно управляться со всем зоопарком. Арабы, поселенцы, солдаты, полицейские, международные наблюдатели. И пресса в Израиле требует отчета за каждый чих. Судя по его репликам, с моим личным делом он перед беседой ознакомился.

− Зачем ты это сделал, Стамблер?

− Я не хотел оставлять работу не законченной, мефакед. Я не выношу беспорядка.

− Ты это своим дружкам-поселенцам скажи. После них всегда то помойка, то пепелище.

− Поселенцы иногда бывают не правы. Они такие же люди, как все. Но дело, которое они делают, святое и правильное.

− Чем ты на гражданке занимаешься, такой умный?

− Десятник на стойке.

− И ты на стройке выучил английский так, что на тебя раз, два, три… восемь жалоб от международных наблюдателей?

− Мефакед, они вам самому не надоели?

Он усмехнулся, не сдержался.

− Ладно, оставим наблюдателей. Объясни мне, что это за братание с поселенцами. Хорошо, я понимаю, у тебя шуры-муры с кем-то из их дочерей, но ты приехал сюда служить, а не устраивать свои личные дела.

− Виноват, мефакед.

− В чем виноват?

− В том, что плохо стреляю. Если бы я стрелял хорошо, то этот тип уже не был бы моей проблемой, а я, соответственно, не создавал бы проблем вам.

Самого главного я ему не сказал. Человек, который с трех до шестнадцати лет провел в йешиве, читая мелкий шрифт при плохом освещении, по определению не может хорошо стрелять. Можно сбросить вес, накачать мышцы, сменить осанку. Но глаза не вернешь.

Полковник хмыкнул:

− Это ты мне так деликатно напоминаешь, что ты совершил подвиг и задержал террориста? Думаешь, я сам не понимаю, что тебя надо награждать, а не наказывать?

− Меня не надо награждать. Пока он не сдох, моя работа не сделана.

− Если бы моя работа была такой же простой, как твоя. Но, к сожалению, это не так. Если я не отчитаюсь о расследовании и наказании, то отчет будут требовать у начальника округа, а за дело возмется военная прокуратура. Там другие сроки. Поэтому я накажу тебя в административном порядке сам. Понижение в звании до рядового и две недели тюрьмы. Как твоя нога?

− Болит.

− Очень хорошо. Будешь отбывать срок в тюремной больнице. Там режим полегче и там тебя таки будут лечить. Это вообще безобразие, что ты с таким ранением тут ковылял. Иди.

Я уже открывал дверь, когда услышал:

− Стамблер!

− Да, мефакед.

− Не забудь позвонить домой. В тюрьме у тебя телефона не будет.

Уходить с базы мне было запрещено, теперь я официально числился арестованным. Тель Румейда готовилась к субботе, а я сидел у входа на базу, безоружный, со следами от свежеспоротых капральских полосок на рукавах. Ждал наряд военной полиции, который должен был меня забрать. С одной стороны, я хотел попрощаться с Ури и Хиллари. С другой стороны, мне было неудобно мешать им готовиться к субботе и лишний раз напоминать о своих неприятностях. С третьей стороны, я боялся, что их соседи превратят мои проводы в политическую демонстрацию. Конечно, это честь, когда люди такого калибра признали тебя за своего и проявляют с тобой солидарность. Но командир тоже отнесся ко мне по-человечески, и я не хотел его подводить. Как всегда, на небесах все решили, не спрашивая у меня. Несколько человек увидели меня по дороге с работы и сами обо всем догадались. Люди все приходили и приходили к воротам базы. Собралась небольшая толпа и начались крики.

− Позор!

− Вы не дали ему исполнить свой долг, и его же за это наказываете!

− Это иностранцы ему пакостят!

− Пусть командующий сам к нам выйдет!

− Он защищал наши семьи!

Вдруг из задних рядов раздался сердитый звонкий крик:

− Да пропустите же нас!

Хиллари. Ни с кем не спутаешь.