Город на Стиксе

– Летом нужно сюда приезжать, – повторяла хранитель музея. – Походите по парку да по кладбищу. Что-нибудь да отыщете летом. Хозяева, те только летом наезжали… Да и летом-то было проблемой. Несколько суток до Нижнего, поездом. Оттуда – четверо суток пароходом, из Города – три дня на лошадях. А зимой жили все в Петербурге.

Бикбарда – это лето, конечно. Но и сейчас тени хозяев присутствовали здесь – сохранившимся парадным портретом Анны Михайловны, ее фарфоровыми безделушками, старым трюмо, невесть как сохранившимися амбарными книгами.

Провожая взглядом исчезающее в лиловых сумерках село, я опять, как в белые ночи, явственно слышала гулкий «обратный» ток времени, точно оно так же пошло вспять.

Поздно вечером, помогая мне выйти из машины, Сергей между прочим сказал:

– Завтра мы европейское Рождество отмечаем. Всей делегацией. Я заеду вечером.

Рождество отмечали в ночном клубе «Семь пятниц», куда немцы с Проскуриным сбежали от бурного гостеприимства хозяев. Днем их вывезли покататься на горных лыжах, но, судя по виду Карла и Томаса, лучше бы их утром забыли в гостинице. Проскурин, напротив, был в совершенном восторге и весело описывал подробности спуска.

Да, это был его почерк. Если он что-то описывал, то непременно весело, если рассказывал, в этом обязательно присутствовали забавность и легкость. Я перебирала своих близких и дальних знакомых, и если находила в них этот самый позитив, то он либо прятался под маской клоунады или вульгарности, либо сам был маской. Это никак не походило и на привычный хохоток Бакунина, на его всегдашнюю готовность посмеяться над всем, не щадя и святого.

Впрочем, в этот вечер говорили мало – все время звучали какие-то блюзы, и, оставив немцев на попечение пресс-секретаря, мы танцевали бесконечные медленные танцы.

– Есть потребность сбежать в тихое место, – шепнул мне Сергей, когда вдруг грянул рок.

Я кивнула, и минут через двадцать мы сидели в крошечном кафе на Сибирской, где варили отличный кофе и живо пахло Новым годом. Пахло по-настоящему, как давно, когда елочные игрушки были стеклянные, а не китайские, а на елке висели хрупкие лыжники и космонавты. И опять мне казалось – прежде здесь было не так.

– Пора дарить подарки, Лиза, – серьезно проговорил Сергей и поставил передо мной небольшой сверток в блестящей упаковке, перевязанной лентой.

– Что, можно разворачивать? – растерялась я.

– Просто необходимо.

Я развязала ленту, развернула бумагу, достала коробку, нажала на кнопочку. Когда крышка вспорхнула вверх, не смогла сдержать возгласа. На синем бархате лежала золотая брошь с черным агатом в стиле ампир.

– Мы так не договаривались, – выдохнула я.

***

– Два часа! Это диагноз, – проговорила Томина и подвинула мне еще один шарик.

– Что два часа? – не поняла я.

– Рождественской истории с Проскуриным. Ты мне рассказываешь о нем уже два часа. Бедный, несчастный Бернаро…

– Бернаро, как всегда, в аэроплане.

– Причем здесь аэроплан?

– «Я в аэроплане, а ты – в помойной яме». Вы что, так не дразнились в детстве? Хотя позавчера он мне звонил.

– И что?

– Ничего. Я была в Бикбарде, телефон не ловил. А сегодня пришло сообщение.

– Ты перезвонила?

– Нет, конечно.

– И почему, стесняюсь я спросить.

– По всему, по всему, по всему. Не знаю, что ему сказать… Так вот, Проскурин…

– Проскурин уедет, и все. Кстати, когда он уедет?

– Тридцатого. Улетит в Питер.

– Почему в Питер?

– У него там родители. Будет с ними встречать Новый год.

– А жена?

– Не женат, я же вам говорила!

– Тридцать пять? Да, жених постарел. А живет он?

– В Москве и в Ганновере. Ты понимаешь, с ним потрясающе. Легко молчать, легко смеяться, легко обо всем говорить. Галь, я совсем не напрягаюсь, вот в чем дело. Мы вместе провели три дня, и ни одной неловкой ситуации.

– Да-а-а, три дня – это срок, я согласна. Ну, человек в командировке, то есть в отпуске. Ты что, не знаешь про командировочный синдром?

– Я знаю про командировочный синдром. Но здесь-то другое – типаж. Вот мне тридцать лет.

– Двадцать девять.

– И за все свои тридцать лет я практически не встречала людей, излучающих: a) такую укорененность в жизни плюс б) такую радостную легкость бытия. Позитив, как теперь говорят.

– Ах, это? Так ты же вращаешься совсем в других кругах, где одни психопаты да гении…

Томина была права. Я увлеклась своей «рождественской историей» настолько, что позабыла обо всем. Это «все» не имело значения. Бернаро, Город, рыцари, профессор Синеглазов, матрица Мелентия – все по-прежнему представлялось каким-то далеким сном. Только сначала это «все» задвинула куда-то за кулисы моя депрессия, а теперь гнала мысли об этом поглотившая меня эйфория. Такого праздника в моей душе не было давно, и был ли вообще – не помню.

…Я очнулась только тогда, когда пришел факс о смерти Вадима Арефьева – секретарь положила его на стол в числе других новостей. В факсе буднично и просто сообщалось, что заслуженный артист России, лауреат международных конкурсов Вадим Арефьев скончался на гастролях в Омске от передозировки снотворного.

Глава десятая . Город пяти персонажей

1