Город на Стиксе

– Каким? – поперхнулся Дуняшин.

– Хтонические силы. Хтон – от греческого «земля». Боги и энергии, которые так или иначе были связаны с производительными силами земли или с подземным миром. Дочеловеческое, нечеловеческое начало. Мир земных разломов, чащоб, мир глубин. Может быть, деревянные идолы. Но не это определило трагичный исход.

– Тогда что же?

– Думаю, рыцари более выгодны Городу в качестве мифов, нежели живых людей.

– Как это?

– Очень просто. Молодые города вроде нашего нуждаются в мифах, легендах, героях. То есть в мифологической ауре. Чтобы жить, развиваться и крепнуть.

– Триста лет – какой же он молодой! Как Санкт-Петербург, между прочим.

Профессор улыбнулся нам, как детям:

– Ну, назовите питерских мифических героев, так, навскидку.

– Екатерина, Петр, ну… Пушкин, Лермонтов и Гоголь, Ахматова, Блок, Достоевский.

– Екатерину и Петра оставим – это не элита, а правители. Пушкин, Гоголь и Блок. Их, конечно, значительно больше, но пока остановимся. И?

– Внезапная ранняя смерть в расцвете таланта.

– Вот именно, внезапно и в расцвете. Город не может без мифов. Особенно город с претензией. А что касается теории провинции, то это было косвенной причиной. Да, она не нуждается в гениях, – да и кто гений, кто не гений, очень спорно, – и не может быть полигоном для их деятельности, а, значит, отторгает чужеродный элемент.

– Сама же привлекла и сама отторгает?

– Единство и борьба противоположностей. Законы философии никто не отменял.

Мы все надолго замолчали.

– Владимир Федорович, как спасти Магистра? – в конце концов спросила я.

– Не знаю. Этого – не знаю. Постойте… Дайте снова поглядеть на снимок.

Я протянула репродукцию картины Фомина. Профессор подошел к окну, всмотрелся в изображение:

– Фомин… Невольный провидец. Да, картина… Поскольку ваш Магистр стоит в кулисах – ведь в кулисах, не на сцене? – то, думаю, надежда все же есть. И если через месяц-два мы не получим никаких известий, то, думаю, не получим их вообще.

Мы с Олегом молча прошли до трамвая, молча доехали до ЦУМа, молча направились в разные стороны. Каждому требовалось одиночество, чтобы переварить разговор. У меня это лучше выходило на Набережной, и я опять брела к бывшему Кафедральному собору. Постояв над ледяной Камой и отыскав в белой дымке мосты, вошла в галерею. До закрытия оставалось полчаса. Я поднялась к богам – взглянуть на их лики, просить за Магистра.

Ночью мне снова снились кошмары: я плутала в анфиладах галереи. Проснулась – и меня осенило. Я встала, подошла к столу, отыскала запасной «волшебный листок», вырванный из блокнота Бернаро тогда, в Испании, и быстро написала: «Магистр жив, он уехал из города».

***

На другой день, двадцать девятого декабря, я переезжала в новую квартиру. Все было приготовлено заранее, и мы управились часа за три. По традиции, в веселых хлопотах принимала участие добрая половина редакции, так что переезд с перевозом моего скромного барахла перетек в новоселье, новоселье – в новогодье, и праздник весьма затянулся. Съедено и выпито было немало. Старый год помаленьку уходил, истекал…

И тут в моей новой квартире раздался звонок. Я открыла дверь. На пороге стоял Сергей с гигантским букетом цветов. Уже вполне хмельной, но понятливый народ зашевелился, потянулся к вешалке.

Когда, наконец, дверь закрылась за последним гостем, Сергей притянул меня к себе и рассмеялся так, как умел только он:

– Я сдал билет на самолет. Вот будет разговоров…

Эпилог

Через полтора года мы с Сережей прилетели в Город на открытие музея Дягилевых в Бикбарде. И опять стояла жара, и город дремал в пыльной зелени красок. В моем распоряжении было каких-то полдня, и я побежала в редакцию с грудой подарков. Нарочно не звонила, чтоб организовать сюрприз. Сюрприз получился.

– Кронина, ты? – онемела вся круглая Жанка. – Я счас от радости рожу.

Нет, я знала, что девушка больше года замужем за своим чиновником, что она почти в декрете, но как-то не представляла ее реально ничьей женой, тем более, беременной. Привезенная в подарок немецкая обувь без каблука оказалась весьма кстати.

Галка, похудевшая и похорошевшая, висела у меня на шее, причитая, что мы ее бросили.

– Так, поворотись-ка, сынку, – подтолкнула она меня к свету. – Совсем другая стала, Лизка. Давай, садись, рассказывай.

– Да что рассказывать? Вы же знаете, все хорошо. В Москву пока не собираемся. Работаю в русской газете, пишу.

– Что пишешь?

– Свои мемуары.

– Свои мемуары? О чем?!

– Обо всем, что было. В конце концов, неважно, когда это делать. Можно в семьдесят, можно и в тридцать. И читаю сплошь мемуары. Много ездим. Там ведь как? Сел – и поехал.

– А Бернаро? Ты что-нибудь знаешь?

– Нет. То есть знаю то, что и все. Продал дом и уехал в Испанию. Да ведь он всегда был гражданином мира. Его жизнь изначально была вынесена за пределы Города. Он нигде ни к чему не привязан.