Город на Стиксе

Честно отбыв на площади сутки, истекающие минуты которых стояли на месте, как последние бастионы, мы поехали к городничему – разбрасывать камни. Долгожданное утро, против обыкновения, не принесло покоя, но бессонная ночь вместе с холодом сделали свое дело, и я уже не чувствовала ничего, кроме жуткой усталости. Усталость, в конце концов, заглушила на время ту непонятную тревогу, которая продолжала окутывать меня вкрадчивым и незримым туманом.

Городничий, кстати, бывший городовой, нестарый и бодрящийся мужчина, как только избрался на этот пост, стал жестко следовать неукоснительному правилу: он всегда и везде улыбался. Поносит его пресса – скрежещет зубами и улыбается, устраивает выволочку подчиненным – шипит и улыбается, вокруг говорят непонятные вещи – молчит и улыбается. Он и принял нас сразу, не желая давать врагу такие козыри, как отказ в личной встрече. И все время, пока неутомимая Глафира (ночное дежурство ничуть на ней не отразилось) наглядно объясняла ему преимущества всадника над пешеходом, мы видели радушную улыбку, за фасадом которой прочесть что-либо было решительно невозможно. Спектакль закончился – можно ехать домой.

– Ты что-то совсем бледная, бедная Лиза, – посочувствовал мне на улице Олег, но сочувственная его улыбка – не в пример бодрому оскалу городничего – вышла вымученной, как все это непонятное утро, которое уже, слава богу, было на излете. – Тебя подвезти?

Если бы у меня были силы, я бы изумилась вдруг прорезавшейся галантности Дуняшина, которая никогда не входила в список его добродетелей. Силы кончились: я помотала головой и побрела к трамваю.

Мой мобильник давно разрядился, но добравшись до дома, я не нашла в себе мужества привести его в чувство. И зачем? Все равно я сейчас никакая. Спать! Ну, а после – отписываться. Чуть отогревшись в душе и налив себе чаю, я забралась в постель и по инерции щелкнула пультом. Шел местный «Утренний вестник».

– …поздно вечером во дворе одного из домов по улице Петропавловской был найден труп Александра Водонеева, известного актера и поэта, исчезнувшего несколько дней назад. Причина смерти выясняется.

Машинально допив чай и обнаружив, что у меня от холода и шока начинают стучать зубы, я опять поплелась в душ – согреваться. Через сорок минут сделала два звонка – редактору, затем Хусейнову – и на автопилоте отправилась на работу.

Бодрый шеф, для которого каждое утро, видимо, являлось началом новой жизни, потому что ночами он спал, указал мне на стул и поглядел выжидающе-весело.

– Молодец. Ну? Кто следующий? – резво выкрикнул он, весь подавшись ко мне, словно видел впервые.

Я вопросительно смотрела на редактора, изображение которого в моих глазах двоилось и прыгало.

– Звонил этот, как его… Ларионов. Ну, следователь по Крутилову. Говорит, ваша Кронина – ведьма: про кого ни напишет, все мрут. Это ж надо, какой наблюдательный! И жена моя тоже заметила.

– Нет, не все, только Гоша Крутилов. Да вы что… Это же совпадение! – наконец-то дошло до меня, и я, как ужаленная, подскочила на стуле.

– Не уверен. Но здорово, классно. Журналист, если он настоящий, должен задницей чувствовать тему. Тут не знаешь, как сделать тираж, как им выдать зарплату, а она – совпадение. Дудки! Молодец. Продолжай в том же духе.

Ответсек Юрий Иваныч тоже посмотрел на меня странно и все время, пока я рылась в завалах секретариата, пытаясь выбрать лучший Сашин снимок для завтрашнего номера, барабанил по столу пальцами левой руки и напевал что-то революционно-комсомольское.

– Когда сдаешь репортаж с площади?

– Часа через два. На последнюю?

– Нет, на первую.

– Да? Удивительно.

– Шеф сказал, что на первую. Лиза… Только ты никого не хвали. Ты уж так… да… пиши нейтрально.

Я взглянула на ответсека и увидела в его глазах то же, что и во взгляде редактора:

– Юриваныч, и вы… Это! Все! Совпадение! Это… – Не зная, что сказать, я опустилась на старую кипу газет, испокон века гнездившуюся в углу, и вдруг разревелась: с десяти фотографий одновременно смотрел на меня Саша Водонеев и ничего не мог мне сказать.

***

В отличие от балетмейстера Крутилова, поэта Водонеева Город хоронить не собирался. Сашу провожала горстка тех, кто его знал, и до кого успела дойти страшная новость. На траурной церемонии были актеры «Другого театра» и несколько дам «от культуры», замеченных на всевозможных вечерах поэзии.

– Почему в филармонии? Почему не в театре, где он проработал всю жизнь? – шептались пожилые билетерши, поправляя венки возле гроба, установленного в скромном фойе.

– Говорят, не позволил Шапиро.

– Да и Хусейнов-то насилу согласился. А неоткуда больше хоронить. Вот так. Дожить до этаких-то лет и быть бездомным…

«Все состояние проел на леденцах».

Панихида уложилась в пятнадцать минут, все выступающие смотрели куда-то вбок, а на лицах читались бессилие и досада, и, видимо, чувство вины. В воздухе висели общая растерянность и смутное ожидание: наконец, придет кто-то всезнающий и компетентный и объяснит, что же это такое происходит и каков в этом истинный смысл.