Город на Стиксе

День разошелся на суету, перепалку с редактором, вычитывание в полосе материала о тюзовских гастролях во Франции, на чай с Жанеттой и Галкой, которая все-таки написала судьбоносное письмо своему Аркадию и теперь пребывала в анабиозе ожидания. А в конце дня был звонок Ларионова, следователя по делу Георгия. Я вспомнила, что видела его на Сашиных похоронах. Господи, неужели и тут убийство?! И чем я могу помочь? Узнав, что уезжаю, отложил встречу на потом. Однако к вечеру, когда за мной заехал Бернаро, в голове моей опять торчали гвоздем эти «гении-рыцари».

– Я видела вас на похоронах у Саши Водонеева, – сказала я, чтобы что-то сказать. – Вы были дружны?

– Знакомы. Город невелик. А когда в нем живешь двадцать пять лет, новых лиц остается все меньше. Разумеется, и вы, и я вращаемся в определенном срезе, который узок, как круг тех революционеров, далеких от народа.

– Мы вращаемся в разных кругах.

– Которые в известной степени накладываются друг на друга. Лично я предпочел бы в своем не вращаться.

– Да вы и не вращаетесь, по-моему. Ездите по миру или сидите в своем замке, пока не прискучит.

– Вы расстроены, Лиза.

– Нет, но как вам сказать… Сбита с толку. Три недели назад –Крутилов, почти следом за ним – Водонеев.

– Что поделать, все люди, все смертны…

– Но не в сорок же два года, на пике успеха! И за что было их убивать? Не политики, не бизнесмены, не банкиры!

– Разве Водонеева тоже убили? – не сразу спросил Бернаро.

– Ой, не знаю я…

– Поезжайте, забудьте об этом. Вы вернетесь, и все прояснится.

Маг молча проводил меня до вагона, на несколько долгих секунд задержал мою руку в своей и неожиданно мягко сказал:

– Прошу вас, непременно возвращайтесь.

***

«Прошу вас, непременно возвращайтесь» – эта фраза кружила в моей голове, когда поезд тронулся, вырываясь из плена Города, и застучал по железнодорожному мосту, его последней пограничной зоне. Как будто я и в самом деле могу не вернуться.

Минут сорок я стояла, прикованная к окну, хотя выучила наизусть и декорации промзоны, и пришпиленные к ней овраги и перелески. Изредка мелькали трогательные огоньки полустанков. Каждая знакомая картинка отдавалась отзвуком боли, словно я и в самом деле уезжала навсегда-навсегда. Это Город даже на расстоянии не желал отпускать от себя и выбрасывал свои сети.

Когда я с усилием отошла от окна, попытавшись укрыться в купе, о меня споткнулся Гена Матвеев, актер «Другого театра» – он играл там практически все главные роли.

– Елизавета, вот вы где! А мы вас потеряли. Идемте, быстро! Все в седьмом вагоне.

– Простите, Гена, но я так устала. Давайте, если можно, без меня.

– Без вас нельзя. Помянем Сашу…

Это был тот самый случай, когда проще согласиться, чем объяснить свой отказ, и я пошла вслед за ним. Я не любила шумные актерские компании, считая их в чужом пиру похмельем, их шутки мне казались неуклюжими, и попросту мне не хотелось тратить время. Мне хотелось залечь с книжкой в купе и вспоминать интонацию, с которой Бернаро просил меня возвращаться.

Разлили водку по стаканчикам, не чокаясь, выпили. И опять, как на похоронах, все смотрели куда-то вбок, избегая встречаться глазами. Чувство общей вины перед Сашей наполняло замкнутое пространство и, не находя выхода, сгущалось, стояло стеной. Казалось, сам воздух стал плотным и вязким.

– Ведь все знали, все видели, что происходит, и никто, никто не помог! – запинаясь и задыхаясь, горячо заговорила тонкая белокурая девушка. Она была мне незнакома – видимо, недавно появилась в труппе. – Жил практически на улице, ночевал по друзьям, занимал-перезанимал деньги. Его выгнали из театра – все промолчали. В театре абсолютная монархия… И еще он все время кашлял… Курил и кашлял, недоедал, наверное. Но на дворе-то двадцать первый век! И не война, не голод, всего в избытке…

– Ты просто очень молодая, Даша, простых вещей не понимаешь, – погладил девушку по голове Матвеев. – В том весь и парадокс: нельзя помочь другому, понимаешь? Притормозить процесс – возможно, да и то на время. Каждый сам пишет текст своей жизни.

– Но попытаться! Попытаться… Хотя б чуть-чуть, совсем немного… Никто не захотел!

– Последний год с ним говорить-то было невозможно. Писал, как сумасшедший, был одержим одной идеей – издавать свои стихи, любой ценой. Вот и издал ценой собственной жизни.

– Скажите, Лиза, он успел прочесть вашу статью?

– Не знаю, думаю, что нет.

– Пусть вон Шапиро лучше почитает!

Ребята высыпали курить в тамбур, и когда мы с Матвеевым остались вдвоем, он сказал:

– Перед тем, как продать квартиру, Шура перетащил ко мне весь свой архив: блокноты, диски и кассеты – сохрани, мол, до лучших времен. Ввалился выпивши, под вечер, без звонка. У меня был коньяк, посидели. Да, года полтора назад, весной… Вот тогда он и взял с меня слово: если что с ним случится, издать его книгу, последнюю. И много раз потом напоминал об этом. Теперь вот не знаю, что делать…

– Вы смотрели архив?

– Не смотрел.

– Если можно, то я бы взглянула.

– Нет проблем, да и Сашка… Он был бы не против.

– Можно написать заявку на грант, обратиться в министерство культуры.