Я и сама вдруг ужасно разволновалась и, пытаясь заземлиться, начала проявлять заинтересованность и задавать вопросы про работу. Мишка работал на Кировском и быстро двигался по служебной лестнице, о чем я знала из его редких телефонных звонков, а переписка у нас не сложилась.
– Два месяца как начальник участка, – смутившись, похвастался он. – В подчинении сто человек.
– Ну, ты даешь! Молодец! А в Финляндии – тоже работа?
– Ну, конечно, прозрачная Лиза. Квартиру взял по ипотеке, нужно шевелиться… Да ладно, ерунда. Ну, ты-то как?
Не отвечая на вопрос, я взяла его за руку и потянула в сторону моста Лейтенанта Шмидта, до которого мы с Иркой в прошлый раз так и не добрались. Молча мы дошли до моста, перебрались на Васильевский и без всякой цели побрели в сторону Стрелки, откуда набережная смотрится лучше всего, и особенно Зимний… Мишка обладал удивительным свойством, которым могут похвастаться единицы: с ним было комфортно молчать, как если бы я молчала одна, сама с собой. С ним и новостями обмениваться было вовсе необязательно: так, поделились аурой (потерлись коконами, как он выражался) – и все. Но сегодня я всей кожей ощущала его плохо скрываемое намерение проникнуть в мою внутреннюю жизнь.
– Отчего ты сказал: я – прозрачная?
– Похудела, как будто бы вытянулась.
– А я думала, видишь насквозь.
– Да, тебя разглядишь, как же, как же… Зайдем? – кивнул Мишка в сторону голубой вывески с надписью «Барракуда» и, получив мое радостное согласие, повел меня внутрь.
– Барракуда – разновидность морской щуки, – объяснял мне Савельев, пока мы шли замысловатыми коридорами в виде причудливо декорированных аквариумов. – Предпочитает нападать, как ты, и все ее боятся.
– Вот интересно: на кого это я нападаю?
– Ну, на тех, кто сильнее тебя.
– Никогда не ходила так много, – с наслаждением откинулась я на фантастически удобный диван, пытаясь вынырнуть из внимательного Мишкиного взгляда, которым он меня сканировал и даже не старался это скрыть.
– Ты знаешь, я тут созвонился кое с кем, – начал он, когда официант принял заказ, – только очень прошу, отнесись к моим словам серьезно. – Савельев чуть поерзал, поиграл салфеткой. – В пресс-службу губернатора нужен человек, но решать надо быстро. Ты умная, ответственная, хваткая. Лиз, это шанс, реальный шанс вернуться в Питер. Сколько нужно времени обдумать?
– Нисколько, Миш. Я не могу. Не обижайся.
Он так и подскочил на стуле:
– Объясни! Почему?!
– По всему, по всему, по всему. В пресс-службе же работают чиновники, отнюдь не журналисты, понимаешь? Рутина, секретарская работа. Я с ума сойду от скуки все эти глупости писать и переписывать – это, во-первых. А во-вторых, в ближайшие три месяца я буду занята.
– Своей газетой?
– Нет, одним проектом.
– Каким проектом? Ну каким проектом, Лиза? Опять на площадь, камни собирать?
– Ты информирован. Читаешь в Интернете?
– Читаю. Будто бы с тобою говорю. А ты все больше с миражами. Провинциальные спектакли, сумасшедшие поэты, памятники-чучела… Кто-нибудь про это хоть читает?
– Вот ты читаешь – разве мало?
– Прости, – спохватился Савельев. – Когда ты уехала в Город, я думал, что это назло.
– Назло?! Да кому и зачем?
– Нет-нет, не назло, а
– Ну, скажи еще «Бедная Лиза».
– Ты не бедная Лиза. Ты – вредная. Все бросить к черту, уехать… А потом – выживать. Хорошо, не в пресс-службу. В газету. Санкт-Петербург – по-прежнему столица графоманов, и место для твоих статей найдется, будь спокойна.
Я молча покачала головой.
– Ну конечно, для тебя это слишком простой путь, скажем так: недостаточно сложный. И, стало быть, неинтересный. Как ты любила цитировать? «Система устает и изнашивается гораздо сильнее при простых, банальных операциях и почти не страдает при сложных». Да, в этом вся причина, какой же я дурак!
Мишка досадливо отвернулся и угрюмо молчал, не желая возвращаться в светское русло разговора, и я тронула его за руку:
– Нет, не так, хотя в чем-то ты прав. Про систему ты прав абсолютно. И вообще: легкий путь открывается лишь тому, кто прошел тяжелый – ты в курсе? Но не будем об этом. У меня осталось два дня. Не хочу их потратить на споры. Давай рассказывай, каково тебе-то тут, в Петербурге?
Обиженный на меня, Савельев молчал, и мне пришлось его растормошить вопросами. Наконец, он сказал: