Город на трясине

Шандор подошел к спящему селу: ни огонька в окнах, ни шума. На улице ни души. Только шлепали его босые ноги по пыльной улице. Ночь была прохладной, однако пыль на дороге еще не успела остыть, и казалось, что идешь не по земле, а по теплой воде. Ночь выдалась на редкость темной.

Шандор с трудом мог разглядеть собственные ноги. До полуночи оставалось совсем немного. Он ускорил шаг, чтобы хоть несколько часов отдохнуть дома, на мягкой чистой постели. Освободился он поздно, так как с обмолотом они управились лишь после захода солнца. Молотилку сразу же повезли на другой хутор, а он пошел домой. Даже не помылся, решив, что сделает это дома, если, конечно, будет время, так как ему нужно было вовремя вернуться обратно в артель.

Дойдя до крайних домов Сапожной слободки, он свернул налево. Чем ближе Шандор подходил к дому, тем быстрее переставлял ноги, а последние десятки метров он уже не шел, а почти бежал. Сердце бешено колотилось, разумеется, не только от быстрой ходьбы.

Еще издалека он заметил слабый свет в оконце. Подойдя к окну вплотную, он заглянул в комнату и сразу же бросился в дом.

Юлиш с растрепанными волосами сидела на краю кровати, уставившись заплаканными глазами прямо перед собой в пустоту. Увидев мужа, она упала на кровать и расплакалась. Все тело ее содрогалось от беззвучных рыданий.

В углу на полу стояла керосиновая лампа с сильно подвернутым фитилем. К Юлиш подскочила Вечерине и тихонько постучала ее кулаком по спине, как это обычно делают с теми, кто подавился, а потом подала ей воды.

Старая Бакошне, закрыв лицо ладонями, сидела в другом углу на низенькой скамеечке, при этом она едва заметно раскачивалась из стороны в сторону и нараспев голосила. Она даже не взглянула на сына, но, заметив его, заплакала громче.

Полураздетая Розика лежала на простыне, постланной прямо на полу. Худенькие ручки и ножки девочки при скудном свете лампы казались обломками веточек. Светлые волосенки сосульками разметались по лбу. Глядя на спокойное полуулыбчивое выражение ее лица, можно было подумать, что девочка сладко заснула. Соседские женщины уже успели обмыть ее и наполовину обрядить в платье уходящих от нас в другой мир.

Шандор прислонился к стене и широко раскрытыми глазами смотрел на дочь. Ни говорить, ни плакать он не мог: так внезапно обрушился на него этот удар. Ему хотелось выбежать сейчас в темную ночь и закричать, завопить так, чтобы разбудить все село, всю страну, весь мир. Хотелось ворваться в дом соседа-богатея, выбить там все окна, разломать стены, чтобы кирпича на кирпиче не осталось… Однако он стоял и не шевелился, хотя даже стоять-то у него сейчас, можно сказать, не было сил.

«Достать бы два центнера пшеницы! Во сколько обойдутся похороны?.. — неожиданно мелькнула у него мысль. — А может, попросить у старшего артели, чтобы он авансом выдал два центнера пшеницы?.. — Потом мысли его перескочили на другое. — Скажу Берецу: пусть сам оплатит все расходы! Это из-за них на нас обрушилось такое горе… Только из-за них! А из-за кого же еще? Дали им ребенка, чтобы они смотрели за ним… И вот тебе результат!..» Мысли, набегая одна на другую, путались в голове.

Шандор подошел к жене и, подобно соседке Вечерине, постучал по ее спине, а затем тихо, со слезами в голосе сказал:

— Не плачь так!.. Ну нельзя же так…

Юлиш села на кровати. Постепенно ее рыдания сменились тихими причитаниями. Теперь уже можно было разобрать слова:

— Я этого не переживу… Моя Розика! Доченька моя дорогая! Что с тобой сделали эти изверги? Они даже били тебя, когда ты уже и ходить-то не могла… Бил сам Берец… Она сама мне перед смертью рассказала… И зачем мы только отдали ее в этот дом? Зачем? Зачем на свете бедняки живут, если они даже ребенка своего не могут по-человечески содержать? Это я виновата в ее смерти! Я! Это я согласилась отдать ее! Она ведь и не болела никогда… здоровенькая была, как цветочек… И вот тебе на!.. Я теперь жить не буду… Я повешусь лучше…

Юлиш опять упала на кровать, но у нее уже не было сил плакать навзрыд, и она плакала беззвучно, отчего все ее тело дрожало мелкой дрожью.

Шандор подсел к ней на край постели и смотрел на жену в полной растерянности. Затем перевел взгляд на мать и на соседских женщин, которые суетились возле Розики.

«Какие грязные у меня ноги», — подумал вдруг Шандор, случайно взглянув на свои босые ноги. Он даже пошевелил большими пальцами, отчего они громко хрустнули.

Соседи, обрядив Розику, накинули темный платок на висевший на стене осколок зеркала и, тихо пробормотав: «Спокойной ночи», разошлись по домам.

Не ушла только тетушка Боршне. Пододвинув к изголовью умершей табурет, она поставила на него керосиновую лампу, будто хотела посветить Розике, затем достала молитвенник и, встав на колени так, чтобы свет падал на книгу, вполголоса начала читать молитву.

Старая Бакошне задремала, сидя на низенькой табуреточке, однако и во сне она продолжала раскачиваться из стороны в сторону.

Юлиш, обессилевшая от рыданий и криков, тоже задремала на минутку.