Город на воде, хлебе и облаках

А в Магистрате, куда в предыдущем эпизоде мы с Пиней Гогенцоллерном шли себе и шли для собственного удовольствия, но не дошли по разным причинам, события развивались по традиционным для воскресного дня христианским, а точнее – русским, обычаям. Народишко попивал водчонку, закусывал закусочкой, вел разговорчики и уже готов был приступить к хоровому распеванию песен под баянные переборы Алехи Петрова. Но сложность заключалась в том, что после двенадцатого тоста «Ну, будем!», а о других тостах мы умолчим, потому что их не было, адмирал Аверкий Гундосович Желтов-Иорданский вдруг озаботился, а за что, собственно говоря, пьем. По какому, мол, поводу? И своей озабоченностью поделился с окружающими, чем озаботил и их. И долго все сидели в тихо озабоченном состоянии, за исключением прусских шпионов, от волнительности (очень люблю это слово: так и вижу благодарственное выступление Н. а. России Гужбана Плешкова на вручении ему медали 4-й степени ордена «За заслуги перед» 3-й степени) все время менявших грим. И за время всеобщего озабоченного состояния успевших побывать таксой Мариной, гильотиной в момент рубки головы Робеспьеру, двуспальным матрасом, гонкой Тур-де-Франс, переходом от зимнего времени на летнее, конем Калигулы в Сенате, самим Калигулой и Сенатом. И всем вышеперечисленным одновременно. И тогда прямым всеобщим открытым голосованием единогласно решили выпить, чтобы прояснить ситуацию. А как ее еще прояснить христианам, в большинстве своем состоявшим из русских? Только через выпить! Лично я другого пути не вижу. Правда, бывают исключения, когда решения принимают не совсем те, которые должны были бы принять, но что уж тут поделать. Вон евреи вчера целый день сидели в синагоге трезвые (практически, поправил Гутен Моргенович де Сааведра, принимавший участие в синагогальном сидении) – и ничего. Правда, что́ евреи решали решить, даже и он не мог вспомнить. Так что как тут, несмотря на встречающиеся кое-где у нас порой отдельные исключения, не выпить. И вот тут-то и нарвались на кое-где у нас порой. Умственный вывих. И христиане сели писать письмо турецкому султану. Почему турецкому султану, зачем турецкому султану – никто толком впоследствии объяснить не мог.

– Ну а как не написать?! Тут у нас народ грамотный… Это вы, господин автор, загнули… Прямо неловко за вас…

Такая вот, мой любезный читатель, сложилась ситуация. И написали текст следующего содержания:

Дорогой товарищ Султан!

Ты, Султан, черт турецкий и проклятого черта брат и товарищ, самого Люцифера секретарь. Какой ты, к черту, рыцарь, когда голой филейной частью человеческого тела ежа не убьешь. Черт высирает, а твое войско пожирает. Не будешь ты, сукин ты сын, сынов христианских под собой иметь, твоего войска мы не боимся, землей и водой будем биться с тобой, распротрах твою мать.

Вавилонский ты повар, Македонский колесник, Иерусалимский пивовар, Александрийский козолуп, Большого и Малого Египта свинопас, Армянская злодеюка, Татарский сагайдак, Каменецкий палач, всего света и подсвета дурак, самого аспида внук и нашего (нецензурное название мужского этого самого) крюк. Свиная ты морда, кобылиная срака, мясницкая собака, некрещеный лоб, мать твою трах.

С уважением и неизменным почтением.

В общем, красиво написали. И уже было намылились отправить письмо «дорогому товарищу Султану», и уже Аверкий Гундосович выписал Альгвазилу подорожную в Истамбул… Как у отца Ипохондрия зародились сомнения, а достаточно ли хорошо «дорогой товарищ Султан» знает русский язык, чтобы, так сказать, оценить! Во всей красоте! Сочности! Напевности! Одной надежде! И опоре! Великого и Могучего! Текст, который ему был написан от всей полноты. И тогда порешили перевести письмо на турецкий язык, которого, правда, никто из присутствовавших не знал.

И тогда Ванда, которая как раз вернулась с кормления Шломо Грамотного, зардевшись (а как иначе, без зардения?) и запинаясь (а как иначе, без запинания?), сказала, обращаясь к пану Кобечинскому (а к кому еще, не может же юная паненка чрез голову отца обращаться к мужчинам):

– Пан отец мой, у нашем Городе есть один только человек, владеющий несколькими языками.

– Кто?! – вскричали тут швамбраны все.