Город Победы

Она не вернулась в дом Никколо де Вьери, ее чутье подсказало ей, что что бы ни произошло – восстановит ли она свои силы и способность четко видеть цели или будет тихо угасать, превращаясь в ничто, – время синьора Римбальцо, господина Попрыгунчика, закончилось. Она послала к торговцу фруктами Шри Лакшману гонца и попросила отправить в “дом чужеземца” несколько манго сорта альфонсо и принесенную гонцом запечатанную восковой печатью записку, предназначенную исключительно для венецианских глаз. “Это последние альфонсо, – гласила записка, – сезон манго завершен”. Получив подарок и прочитав записку, Вьери понял, что таким способом она попрощалась с ним. Он незамедлительно собрался и – не прошло и двадцати четырех часов – навсегда покинул Биснагу, стремясь к новой точке своего нескончаемого путешествия и унося с собой ее слова и воспоминания о своей любви – два бремени, которые ему суждено носить с собой до самой смерти. Он был последним вошедшим в ее жизнь чужеземцем. Эта часть ее истории также подходила к концу.

Она оставалась в покоях для приезжих монархов, но была так глубоко погружена в себя, что не замечала великолепия своего жилища – ни каменных с серебром кальянов в технике бидри из завоеванного Бидара, ни бронзовой фигуры Натараджи периода Чола, изображающей Шиву как повелителя танца, ни картин уникальной школы Биснаги, представители которой отличались тем, что предпочитали изображать не богов или царей, а обычных людей во время работы и лишь иногда во время заслуженного отдыха. Теперь Пампа Кампана не замечала этих вещей, словно слепая. С таким же успехом она могла бы жить в пещере без мебели, подобной той, в которой она прожила девять лет с Видьясагаром, или в хижине в джунглях, вроде той, что они с дочерьми построили в лесу Араньяни. Она очень мало говорила, блуждая в собственных мыслях и большую часть времени рассматривая, точно одержимая, свое лицо, руки и тело, в надежде понять, может ли старость, которую она начала ощущать своими костями, наконец-то сказаться и на ее внешности.

Ей не стоит, говорила она себе, подобно какой-нибудь тщеславной кокетке, волноваться из-за появления седых волос и морщин. Ее сила заключена в ней самой, а не в том, как она выглядит.

Да, но, отвечала она себе же, если она превратится в каргу, царь начнет смотреть на нее по-другому.

Быть может, возражала она себе в ответ, он станет относиться к ней серьезнее, с уважением, которого требует и заслуживает старость. Быть может, ее авторитет даже возрастет.

Но на самом деле она так и не видела на своей коже следов времени. Дар богини был истрачен не полностью, по крайней мере не снаружи. Внутри же она начала ощущать груз каждого прожитого года своей двухвековой жизни. Внутри она чувствовала, что зажилась на свете слишком долго.

Зерелда Ли зашла проведать ее, она была на большом сроке беременности и явилась в сильном раздражении. Беременность была к ней жестока, она страдала от букета болезней, но причиной ее мрачного настроения стало не это.

– Царь хочет тебя видеть, – было слышно, что ей не хватает воздуха и что она злится. – Ты должна прийти прямо сейчас.

– В чем же дело? – спросила Пампа Кампана.

– Дело в том, что он хочет, чтобы ты решила, будет ли мой ребенок важным человеком, человеком, имеющим перспективы в этой чертовой империи, или его следует отшвырнуть в сторону, как маленький кусочек дерьма, – заявила ей Зерелда Ли. – И – просто чтобы я была готова – скажи мне, пожалуйста, как ты намерена ответить на этот вопрос?

Пампа Кампана рассказала ей. То, что она сказала, нисколько не осчастливило ее внучку.

Мать империи все еще не привыкла к почтению, с которым к ней теперь относились. Прошло много времени с тех пор, как она входила в эти залы в качестве дважды царицы, нынешнее же почтение было новым и более глубоким, нежели формальные приветствия, предназначенные монарху. Это, как она поняла, было проявлением почитания, так в его лучшие годы принимали ее старого противника, мудреца Видьясагара. Она не была уверена, что ей нравится, когда ее почитают, но не была уверена и в том, что ей это не нравится. Она все еще не чувствовала себя достаточно сильной, и когда вошла в тронный зал, опираясь на мрачную Зерелду Ли, придворные волнами отхлынули в стороны, точно отступающий прилив. Кришнадеварайя ожидал ее, и когда она приблизилась к Львиному трону, и император, и министр Тиммарасу опустились на колени, чтобы коснуться ее стоп. Тирумала Деви, узнав, что Пампу Кампану попросят рассудить нерожденных детей, стремительно – по крайней мере двигаясь настолько быстро, насколько ей позволяло ее тело, – ворвалась в тронный зал, полная решимости отринуть любое решение судьи, кроме желаемого ею. Она не поклонилась, не пала ниц и не стала касаться стоп Пампы. Она стояла – прямая и мрачная, словно ангел мщения. Глаза Зерелды Ли встретились с глазами Тирумалы Деви, и ни одна из женщин более не отводила взгляд. Между ними носились смертоносные огни из их глаз.