Город Победы

Она пребывала в сильном внутреннем смятении. Она задолжала Зерелде Ли все и отодвинула свои собственные мечты в сторону, чтобы молодая женщина смогла осуществить свои. Но теперь ребенка больше не было, и это все предлагалось самой Пампе, уже во второй раз и даже с большей силой, чем в первый. Почитание, которое к ней проявляли с тех пор, как она возвела стены – совершила чудо, превратившее столицу Биснаги в неприступную крепость, – было, в конце концов, не более чем простой вежливостью, проявлением удивления и благодарности. Однако сейчас ее приглашали занять место в самом сердце империи, что означало также и в сердце царя. Ей предлагали реальность взамен напускной вежливости, и ей больше было не нужно перестать замечать собственные мечты ради того, чтобы воплотить надежды Зерелды Ли. Это было самое странное признание в любви, что она когда-либо получала, в любви, которая в одно и то же время казалась абстракцией, попранием приличий и даже своего рода богохульством. Богиня коснулась ее, но Пампа Кампана не была богиней, и все же ей сейчас предлагали место если не самой богини, то ее заместительницы на земле или чего-то подобного. Многие мужчины по-разному любили ее, из-за чего в результате ее обвиняли в неразборчивости в связях, и порой она даже соглашалась с тем, что эти обвинения справедливы, но ей еще никогда не предлагали подобной любви, когда речь шла не о телесной, а напротив, о высшей экзальтации, об одержимости, в которой сливались воедино – таково было “видение” царя – любовь и забота о Биснаге. Она, столь страстно и столь часто желавшая физической любви, несмотря на свое смятение, начала понимать, что плотская любовь была лишь заменой того, чего она желала на самом деле, а хотела она именно того, что ее сейчас просили принять.

В своей жизни (сообщает она нам в своей книге, по отношению к которой эта книга – лишь бледный отпечаток), я желала множество вещей, которых не могла получить. Я хотела, чтобы моя мать вышла из огня невредимой. Хотела иметь спутника жизни, хотя мне и было известно, что я переживу любого уготованного мне спутника. Хотела династию, состоящую из женщин, и чтобы она правила миром. Хотела, чтобы закрепился определенный образ жизни, хотя и понимала, что мечтаю о далеком будущем, которое, возможно, так никогда и не наступит, или наступит, но в каком-нибудь усеченном, ущербном виде, или наступит, но позже будет полностью уничтожено. Однако похоже, что больше всего я хотела одного:

Я хотела быть царем.

– Я уже говорила тебе раньше, что не хочу, чтобы ты строил храм в мою честь, – заявила она Кришнадеварайе. – Но есть другой, невидимый храм, который мы с тобой построим вместе, и кирпичами для него станут процветание, счастье и равенство. И, конечно же, твои беспрецедентные военные успехи.

– Есть еще два момента, – продолжил царь. – Во-первых, я не перестану пытаться сделать Тирумалу Деви матерью моего наследника.

– Мне все равно, – ответила Пампа Кампана, хотя на самом деле это было не так, и она утешала себя мыслью: ты же не будешь проводить здесь много времени, правда? так что это будет нелегко, и от этого ей становилось легче. – А что за вторая вещь? – поинтересовалась она.

– Вторая вещь, – пояснил Кришнадеварайя, – это то, что тебе следует остерегаться моего брата.

(В этом месте в “Джаяпараджае” брат Кришнадеварайи упоминается впервые. Это может удивить читателя, как в свое время удивило Пампу Кампану.)

На расстоянии не менее двухсот пятидесяти миль к северо-востоку от Биснаги и по сей день располагается построенная в XI веке крепость Чандрагири. В этой давно забытой древней крепости – древней, стоит отметить, еще во времена империи Биснага – Кришнадеварайя заточил своего младшего брата Ачьюту, человека столь низменного по натуре, столь неподходящего для царской власти, столь вспыльчивого, жестокого и трусливого, что царь, не желая проливать родную кровь, запер его там под усиленной охраной и почти никогда не вспоминал о его существовании.