Город поэта

Но это лишь мечтанье!
Увы, в монастыре,
При бледном свеч сиянье,
Один пишу к сестре.
Всё тихо в мрачной келье:
Защёлка на дверях,
Молчанье, враг веселий,
И скука на часах!
Стул ветхий, необитый,
И шаткая постель,
Сосуд, водой налитый,
Соломенна свирель —
Вот всё, что пред собою
Я вижу, пробуждён.
Фантазия, тобою
Одной я награждён.

Он исписал ещё листок, призадумался, нетерпеливо покусывая и без того обгрызенное гусиное перо. Перечитал написанное. Уж что-то больно грустно… И что ему вздумалось? Ведь не на век заточён он в лицейском «монастыре», не век быть ему «монахом». А коли так, — долой тоску и да здравствует веселье!

Но время протечёт,
И с каменных ворот
Падут, падут затворы,
И в пышный Петроград
Через долины, горы
Ретивые примчат;
Спеша на новоселье,
Оставлю тёмну келью,
Поля, сады свои;
Под стол клобук с веригой —
И прилечу расстригой
В объятия твои.

В гостиной у Чирикова

Но пока что Пушкин оставался в «лицейском монастыре», где порядки были строгие. О поездках куда бы то ни было не могло быть и речи. Порознь из стен Лицея никого не выпускали. Даже с родителями не разрешали гулять. А Пушкину и его товарищам хотелось новых впечатлений, интересных занятий, чтобы внести хоть некоторое разнообразие в свою лицейскую жизнь, заполнить свой досуг, дать пищу уму, применение способностям.

И вот в декабре 1811 года в квартире гувернёра Чирикова начались так называемые «литературные собрания».

Сергей Гаврилович Чириков совмещал в Лицее должность гувернёра с обязанностями учителя рисования. Человек он был не злой, сговорчивый, обходительный. Больше всех воспитанников любил «Лису-проповедницу» Комовского. Может быть, потому, что тот к нему ластился и, под видом доверенности, наушничал на товарищей. «Я прибегал иногда к помощи начальства, — записал Комовский в своём лицейском дневнике, — особливо открывался я во всём столь меня любящему гувернёру и за сие называли меня ябедником, фискалом и проч.».

Уезжая в Петербург лечить глаза, Чириков писал воспитанникам, выполнял их поручения. «Уведомьте Фёдора Фёдоровича [то есть Матюшкина], — просил он Комовского, — что я нигде не нашёл такого ножа, какой ему угоден; все те, кои я видел у Курапцова и у прочих продавцов, все те, повторяю, ножи без шил, и я с прискорбием возвратился домой. Кланяйтесь, пожалуйста, от меня любезным вашим товарищам: кн. Ал. Мих. Горчакову, Вл. Дм. Вольховскому, Сем. Сем. Исакову, Арк. Ив. Мартынову, Матюшкину и пр., Илличевскому, Пущину, Малиновскому и пр.»

Пушкин не был в числе его любимцев.

Лицеисты с Чириковым ладили, хотя прекрасно подмечали его маленькие слабости и подшучивали над ними. Чириков любил покой и комфорт, поездку из Царского Села в Петербург почитал чуть ли не геркулесовым подвигом, уверял почему-то, будто род его происходит из Персии. Всё это попало в «национальную» песню, которую распевали от имени Чирикова:

Я во Питере бывал,
Из Царского туда езжал.
Перс я родом
И походом
Я на Выборгской бывал.
Я дежурный когда,
Надеваю фрак тогда;
Не дежурный —
Так мишурный
Надеваю свой халат.

Жил Чириков тут же в Лицее. Квартира его помещалась в арке над библиотекой. Вход к нему был из коридора четвёртого этажа. Сюда-то по вечерам и приходили Пушкин, Дельвиг и другие воспитанники на «литературные собрания». Чириков сам пописывал посредственные стихи и сочувственно относился к литературным занятиям своих питомцев.

Участники собраний располагались в гостиной возле круглого стола, на стоявшем у стены широком диване.

По воспоминаниям лицеистов, над этим диваном долгое время сохранялись стихи, написанные Пушкиным прямо на стене. Затем они стёрлись, и содержание их забыли. Думали, они потеряны. Но в лицейских бумагах на обороте листка с посланием Илличевского «Моему рисовальному учителю» (то есть Чирикову) найдено было четверостишие:

Известно буди всем, кто только ходит к нам:
Ногами не марать парчового дивана,
Который получил мой праотец Фатам
В дар от персидского султана.

Предполагали, что эти строки — отрывок из восточной повести «Фатам», которую Пушкин писал в Лицее.