Город сестёр

— Мы спасатели, отец. Как ты?

— Да как, как… Хреново… Кто–то ещё выжил?

— Нет, отец. Ты единственный.

— Это только у нас такое? Или по всей стране?

— Это по всему миру, дед. Давай собирайся. Мы сейчас прошвырнёмся по погребам, и сусекам. Соберём кое–что из жратвы и поедем. Где тут у вас магазин?

— По этой улице, в сторону шоссе. В центре.

Мужики забрали у деда ствол. Во избежание суицида. Дали тому хлебнуть живца. И поехали мародёрить.

Через два часа, забили неваляху мешками с мукой, банками с вареньем, упаковками с шоколадом, сладостями, орехами и сухофруктами. Даже корм для Тобика нашли. Свалили его в багажник, рядом с пулемётом.

Вернулись к старику. Зашли в избу всей бригадой.

Тот, как сидел на диванчике, так и остался. Даже позы не изменил.

— Ну что, отец, поехали?

— Нет, деточки, вы уж простите. Я никуда не поеду. Тут у меня моя бабка похоронена. И я тут помру. Куда мне…

Бабка села на табуреточку перед стариком.

— Видишь ли, дедуля… Теперь, с некоторого момента, ты стал вроде как бессмертным. Это не шутка, это всё очень серьёзно. Тебе сейчас надо решить. Или ты останешься здесь и действительно отдашь Богу душу на этом совковском диване. Или едешь с нами, становишься молодым и живёшь вечно. Ну, конечно, если голову не засунешь в какую–нибудь задницу. Вот посмотри на эту молодую красавицу, — она ткнула пальцем в себя, — мне сейчас шестьдесят пять. На размышления тебе десять минут.

Дед спокойно смотрел на гостей.

— Вижу, что не врёте. Да и то сказать, очень уж дивная была бы ложь.

Подумал маленько.

— Ладно, поехали. Умереть я всегда успею.

Когда усаживались в пепелац, хватились Тьмы. Замерли, прислушались. Таня появилась из–за зарослей подсолнечника. Её мотало, как пьяную. В одной руке она несла снятый шлем, в другой волокла по земле автомат.

Пашка вылетел со своего места, подлетел к девушке, заоглядывался насторожено.

— Тьма, что?! Что случилось?!

Таня белыми, трясущимися губами, сказала.

— Там… Мальчик…

Ноги у неё подломились, и если бы не Скорый, она бы рухнула в дорожную пыль.

Пашка поднял Танечку на руки и потащил в машину. Скомандовал Бабке:

— Пощупай — что там такое.

— Да ничего там нет. Схожу–ка я посмотрю, что она нашла…

— Погоди, я с тобой, — сказал Шило, снял с предохранителя автомат и они, на пару, ушли за стену подсолнухов.

Секунд через двадцать вернулись. Лица у обоих напряжены.

— Ну, что?

— Там мальчик, — объяснила Бабка, — белокурый, такой. Кудрявый. Одна голова и часть позвоночника… С–с–с-учий мир…

Бригада усадила старика на место кваза и покатила домой.

Тьма, всё никак не могла прийти в себя. Пашка вливал в неё бодрости и спокойствия. Она немного начинала соображать, и тут же снова проваливалась в чёрный психоз.

Не плакала. Нет. Просто мысли у неё начинали путаться и Танечка уходила в бредовое беспамятство. Она закрывала лицо руками, начинала раскачиваться и тихонько стонать.

Бабка скомандовала.

— Короткий, останови.

Перегнулась через несущую ферму, достала из ладанки шприц и полкубика вколола Танечке в бедро.

Пашка следом вплеснул волну самообладания. Перекорячился на средний ряд, поднял Тьму и посадил себе на колени. Прижал. Пользуясь телесным контактом подавил в её мозгу все очаги возбуждения. Танечка затихла.

Бабка спросила:

— Усыпил?

Скорый покивал:

— Да.

— Ну и правильно. Ох Тьма! Чувствительная, какая! Если честно сказать — мне и самой от такой картинки не по себе. Но какая непослушная! А! Вот чего она пошла за подсолнухи?

Беда объяснила:

— По–маленькому пошла.

— А что, нельзя было за луноходом все дела сделать? Ну ладно. Хреново, конечно, но будет ей урок.

Скорый приопустил спинку Таниного сиденья, пристегнул девушку ремнём безопасности, так, полулёжа, она и поехала. Спящая.

Как и подсказала Анюта, завернули в Воскресенки. Заехали в село с севера и сразу покатили к школе. Поближе к борщу и свежему хлебу. Разбудили Тьму, и всем гамузом зашли внутрь.

Но столовая оказалась закрыта.

Со второго этажа спустился мужичок.

— Здравствуйте. Вы к кому?

Бабка объяснила:

— Мы к маме Рае. Борщеца похлебать.

— Она занята. В лазарете.

Скорый насторожился.

— А что у вас случилось.

— У нас горе. Любушка на мину наступила.

Скорый встрепенулся.

— Где она?

— Наверху, в лазарете.

Пашка метнулся наверх. Бабка крикнула вслед:

— Скорый, стой! Может не надо?

— Там женщина умирает… Я не могу. Прости Бабка.

Та махнула рукой.

И он, через две ступени умчался на второй этаж.

В первой же классной комнате стояли несколько больничных коек. Все пустовали, кроме одной. Которую окружили люди.

Над Любушкой, вовсе не женщиной, а той самой девочкой, которой Бабка подарила золотую клипсу, склонился мужичок. Знахарь. Над его руками, которые лежали на груди раненой, клубилось неяркое сияние. Знахарь слабый.

Пашка, ни слова не говоря, подошёл к лежащему ребёнку с другой стороны, растолкав стоящих вокруг, наклонился и тоже положил руки ей на грудь. Просканировал организм. Про себя выматерился. Ноги превратились в месиво. Крови потеряла больше половины. Спросил.

— Спек вкололи?

— Нет, — ответил знахарь, — не вкололи. Боюсь, сердечко не выдержит.

— Ладно. Давай работать. Живца ей дайте глотнуть.