Город шаманов

Девушка напряглась.

– Нет. Не до осени.

Глядя на ее реакцию, сказал:

– Я пошутил.

– Я теряю силы. Входи в дверь. Она скоро закроется, – прохрипел шаман. Он хватался одной рукой за сердце, а другой продолжал трясти бубен.

– Конечно, – пробормотал я и шагнул в фиолетовые переливы. Тысячи иголок впились в меня, пытаясь разорвать, а потом так же резко отпустили. Страж из сна не соврал: я прошел.

А дедушка с внучкой – нет.

Услышал, как заволновались, зовя меня наперебой, то ласково и нежно по-девичьи:

– Ванюша, Ванюша, а как же я?

То злобно по-стариковски:

– Я же из тебя душу высосу и камень в озере утоплю!

– Нашел, чем испугать…

Я моментально обернулся. Фиолетовое пламя за спиной исчезло. Девушка гладила прозрачную стену рукой и трогательно смотрела мне в глаза. Печальная. Несчастная. Готовая разреветься, она трогала плотный воздух пред собой, не в силах до меня дотянуться. Я осторожно вытянул руку и наткнулся на преграду. Твердую, как камень. Толстую. Я видел породу скал по краям. Погладил Карху на уровне лица. Улыбнулся. Сказал:

– Дочка у тебя будет. Видел я. Малиной назови. Скажешь, что отец ушел в скалу.

– Так не должно было случиться. Я не знаю, что произошло! – Карху заплакала.

– Я знаю.

Шаман заревел раненным зверем. Отбросил в сторону бубен. Побежал, набирая резко скорость, и ударился о прозрачную стену с разбега. Отлетел весь в крови.

Отчаянный.

Закрутился на земле волчком, орошая каплями крови траву. Та сразу стала гибнуть. Чернеть и превращаться в гниль.

Я покачал головой.

Плотный воздух стены потемнел, принялся густеть. Пополз снизу камнем, меняя материю. Сначала закрыл колени, потом пояс. Глаза Карху расширились. Она закачала головой, отрицая происходящее. Я смотрел в них до последнего, пока мгла не закрыла последний штрих света. Осторожно вздохнул, не веря, что есть чем дышать. И сам закрыл глаза. Растворяясь в темноте. Досчитал до трех, больше терпения не хватило, открыл – темнота не ушла. Схватился за пояс, вытащил нож Душ и с первым голубым мерцанием, начал успокаиваться. Посветил вокруг. Узкий коридор уходил вниз. Значит мне туда. Камень давил со всех сторон. Пугал своей монолитностью. Но я знал, что стоять на месте бесполезно, если только не хочешь сразу умереть.

По стенам мрачного коридорчика струились капли воды. Обрываясь у пола, они звенели маленькими колокольчиками и через сотню шагов в голове раздалась музыка. Странная. Ни на что не похожая.

– Ведь забуду потом, – пробормотал я, и мелодия моментально утихла. Я спустился очень глубоко. Посветил назад, поднимая нож над головой. Одна чернота за пределами голубого пламени. Снова вздохнул. И вдруг впереди увидел странный свет, окаймляющий свод коридора. Опустил в ножны оружие, подтверждая догадку и в полной темноте увидел, что не ошибся – близился конец пути – коридор заканчивался. Поспешил. А у самого выхода остановился, услышав глухие голоса. Занервничал. Неужели у Карху с дедом получилось проникнуть вниз раньше меня. Как смогли?

Однако голоса были мужские.

И странно знакомые.

Я решился и сделал шаг вперед. Помещение сразу наполнилось мягким приглушенным золотым светом, напоминая большую гостиную, такую же квадратную, только без окон и мебели.

В центре, на камне, сидело два человека. Один – инвалид с деревянным обрубком вместо ноги – курил козью ножку, поплевывал махорку и с интересом поглядывал после каждой затяжки на уменьшающийся бычок.

– Вот я тебе и кажу, что сильнее росомахи зверя нет.

– Да что ты мне «кажишь» постоянно, – возмутился Прохор, хлопая себя по колену. – Медведь, я тебе говорю, самый опасный зверь! У него мимики нет. Эмоций. Ты думаешь, он добрый, тянешься к нему погладить, а он раз – и руку тебе по плечо откусывает.

Белый волк от звонкого шлепка проснулся, заворочался на полу, поднял голову и теперь таращился по сторонам круглыми осоловевшими глазами. Ожидая еще хлопка. Теперь-то уж точно не проспит и узнает откуда шум.

– Смотря какой медведь. Тот, что с цыганами ходит и барыню танцует – вряд ли. Не откусит. Его с измальства брюквой кормят. А вот росомаха, та дюже злющая и опасная.

– А я тебе говорю – медведь!

– Росомаха!

– Медведь! Скажи ты ему, Иван Матвеевич.

– Медведица, – вздохнув, признал я правоту своего ординарца. Мужики притихли. Инвалид затянулся бычком, распаляя красный огонек. Обжегся. Ругнулся и начал подниматься.

– Та нехай! Сговорились вы, вот и заодно. Прощевайте. Дела у меня.

– Грицко! Да куда же ты? А барина встретить? Обещал же!

– Та встретили, – сказал уже невидимый Грицко и полностью канул в темноту, уходя в открывшийся проем в стене.

– Куда он? – растерянно спросил я.

– Вернется! – хлопнул Прохор себя по колену. Волк не удержался и вскочил на ноги. Насторожился. Еще какое-то время спал с открытыми глазами, потом зрачки сфокусировались. Замахал хвостом, глядя на меня. Признал.

И я всех признал.

По правую руку от Прохора замерцал вход в узкий тоннель. Старик оживился, живо обернувшись.

– Наш. Идем? Или отдохнуть хочешь?

– Идем, – вздохнув, сказал я, – идем.

Эпилог