Город спит, просыпается магия

– Да какая разница, – сказал Паша. – Украл где-нибудь. Кто его знает, он же труп. Не жрать же они купят, нафиг зомбарям жрачка. А вот мне не помешало бы перекусить. Слушай, а пошли в шашлычку, раз уж бабки есть? Знаешь, ту, слева от пляжа?

– О, точно, – сказал Колян. – Я только «за». – Он тоже пнул скелет. – Давай, приятель, спасибо за подгон.

И они зашагали вниз по склону, провожаемые взглядом пустых глазниц, сквозь которые лёгкий ветерок тихонько просеивал не то сухие слёзы, не то серую пыль.

Из пустыни Александра Захарова

Город этот – странный, чужой, столь далёкий от мест, где она родилась и выросла – был непохож на всё, что Ядвига видела прежде. Только сверху, если не знать, если притвориться, что не знаешь, не помнишь, не ведаешь, он напоминал те песчаные замки, что строили они с отцом на берегу Камы – и даже один раз выиграли приз. Почётное третье место.

О чём она думает? Кама далеко, отец – далеко бесконечно.

Рядом, вокруг, под ногами – этот загадочный город: глина и белый камень, песочный кирпич, и на улицах – пыль. Город был бесконечно стар, и во снах его, мирных-немирных, шелестела листва здесь стоявшего некогда леса, опадала, мертвела, тонула в песке. Слышалась византийская речь, и блестели ханджары в ночи, и – кто знает – возможно, он помнил, бессмертный город, тяжела ли, легка ль была поступь королевы берберов Кахины, когда здесь, на защиту народа, вставали её войска.

Песочный замок, древний гарнизон. Это если забраться выше, взглянуть и не помнить, не ведать, что на дворе – двадцать первый век. Так Ядвига и делала – отводила глаза от покрытых пылью и, кажется, ржой спутниковых тарелок. Игнорировала современные вывески, не поднимала глаз к небу, оплетённому проводами. Ей нужно было достучаться, дойти, дотянуться до того, спящего, уставшего от машинных гудков и гудения кондиционеров города, чьи корни – корни песчаной акации, длинные и толстые – уходят вниз глубоко, глубоко, и проходят сквозь дно мироздания, и свисают над чешуёй гигантской рыбы Балхут.

Зря она, что ли, сюда приехала? Сбежала – от бедности, от никому не нужной работы, от бессмысленности своих статей, своих идей, своей жизни.

По ночам, изнывая от духоты на скрипучей кровати словно бы самой дешёвой на свете гостиницы, она слышала голос отца: он читал ей, маленькой, сказки «Тысячи и одной ночи». Ядвига слушала – и верила. Потом перестала верить.

Зря перестала.

Изо дня в день она бродила по узким, пыльным и, в сущности, бедным улицам. Мимо тысяч синих дверей, меж которых – ни одной одинаковой. Перед тысячью первым домом Ядвига остановилась. Вот оно. Вот оно. Невидимая рука дотронулась, схватила за прутья грудной клетки, потянула. Птица сердца отчаянно билась.

Старый дом – потрескавшийся, облупленный. Синие деревянные балконы с густой решёткой, не такой старой, как можно было подумать. Место женщины. Видеть всех – и не быть видимой.

Ей такая и нужна. Чтобы всё видела. Много лет – смотрела и видела.

Двери не было. Ядвига… впрочем, какая Ядвига? Этот город уже всё забрал – деньги, ночи и дни, и как будто бы разум и силы. Не оставил даже и имени. Местные звали Ядвигу Хеди.

Хеди вошла, отодвинув ковровый полог, и ступила во внутренний двор. Белизна и синь. Плиты – мраморные? – и заросший фонтан в центре. Стены в лозах. И ни души.

– Добрый день, – осторожно сказала она на арабском.

На другом конце дворика гостеприимно сама собою открылась дверь.

Хеди прошла – мимо скамей, облицованных цветной плиткой, мимо медных светильников, мимо глиняных кувшинов. Вздохнула – и переступила порог.

На ложе из камня, на коврах и цветастых подушках восседала фигура, укутанная с ног до головы в покрывала – зелень и пурпур.

* * *

– Вначале, – сказала старуха, – вы должны мне достать с побережья перо птицы Рух.

И они отправились, Хеди и её странная экспедиция. Внутренний двор оказался не пуст – полон людей в одеждах из разных эпох, говорящих, казалось, на всех языках на свете. Если снять перстень, который дала старуха, они становились для Хеди невидимы.

– Герои былых времен, – сказала старая женщина – что старая и что женщина, Хеди догадалась по голосу. – Отправятся в путь. И ты с ними.

– А больше мы никого не ждём?

– А больше никто не придёт.

В путь. На верблюдах, конях, в повозках, старинных – кажется, начала прошлого века – автомобилях. И в этой же странной процессии – Хеди, во взятом на последние деньги в аренду джипе. Разнообразие транспортных средств, как, впрочем, и языков, никого нисколько не волновало. В машину к Хеди напросился Амалу, говоривший, кажется, на берберском. Хеди отвечала ему на русском, и понимали они друг друга прекрасно.

– Сколько же вы ждали? Я имею в виду, в этом дворике.

– Нисколько. Я прибыл с вами одновременно.

Все, кого Хеди спрашивала, отвечали ей то же самое. Удивляться было энергозатратно и, в общем, бессмысленно.

– Вы тоже за джинном? – спросил Амалу.

– Да, – она прищурилась. – Мне нужен отменный джинн.

– А какой именно?