Город спит, просыпается магия

Домовой или леший какой, решил Алёша и вошёл – двери перед ним распахнулись и, на удивление туристам, захлопнулись назад намертво.

– В ступу садись, – сказали ему.

Он сел. Ступа, как лифт, понесла его в космические дали. К ракете, понял Алёша.

Внутри оказалось просторно, как во дворце. Ряды амфитеатром уходили в тёмную верхотуру, где тлел угольками ноздрей всех голов Змей; вокруг шуршала всякая лесно-болотная братия; Финист притулился на жёрдочке под потолком. Спереди сидели Святогор, Кощей, Добрыня, Илья, Мара, Яга, Жива, Леля, Тугарин расплылся косоглазо, ещё кто-то из больших (Алёша стал забывать всех по именам и в лицо). Была тут и Карна, красивая, очень похожая на сестру. Жля сидела поодаль, позади русалок, грустная и какая-то потерянная. После тренировки, наверное, подумал Алёша.

От волнения он ощущал себя здесь отстранённо, будто и не он это вовсе. Как ни начни, всё смешно будет, подумалось ему.

– Да ты не робей, Попович, – хрюкнули с верхотуры.

Загалдели.

– Да, что самое главное среди человеков городских?

– Руби нам и глаголь, а мы уж подхватим.

– Давай, Алёша, – подмигнул ему Добрыня, а Илья нахмурился.

Все при параде. С мечами, мётлами, в чешуе и доспехах… Кощей одрях, но сбрую парадную нацепил.

– И вам не хворать, честной… и не очень народец.

– Да не старайся, юморист, говори, как умеешь. Не срамись.

Алёша после этих слов сразу успокоился.

– Чтобы стать москвичом, нужна прописка и квадратные метры. Но они могут вас испортить.

Народ притих, кто-то даже кинулся записывать.

– Шучу.

Теперь хмурился не только Илья. Но и Добрыня. Жля закурила. Змей пыхнул дымом – окружающие посыпались в стороны. Кощей клацнул челюстью.

– Ладно. Мой совет вам будет состоять из одного пункта. Ваше богатырство, горыничество, летунство, колдунство, курьи ножки и рыбьи хвосты, палки-руки, ворожба и болотные песни… У каждого своё. Так вот – уберите это из списка. Навсегда. С корнем. Становитесь людьми, коли вам так хочется в город.

Что тут началось. Кто-то заржал мартышкой, из Змея искры повалились, Илья палицу свою сжал – с неё закапало, Карна пальцем покрутила у виска. Жля вжалась в кресло. Остальные визжали, скрипели, выли.

– Бабуль, отвези меня, а? – сказал Алёша Яге.

– Ты, Алёшенька, палку-то перегнул.

– Так тем более отвези.

* * *

Началась весёлая жизнь. Алёшиным советом нагло пренебрегли. Народец расселился по столице уверенно, можно сказать, со вкусом. Человекоподобные словно всю жизнь тут жили, талантами своими расчудесными очень удачно вклинившись в московскую суету. Навроде вот Карны, которая зашибала немереные деньжищи на футболистах. Кощей на кладбище устроился, на Новодевичье. Змей на «Остров мечты» подался, дети его за роботизированного динозавра принимали. Администрация парка в нём души не чаяла и все его капризы сбивалась с ног выполнять. Русалки подались в спорт и в бассейне уверенно обгоняли лучших пловцов. В федерации стали думать, как заявить их на Олимпиаду.

Как-то раз возле дома Алёша увидел знакомую спину, в гараж шириной.

– Илья?

В робе, с чемоданчиком и без булавы, богатырь был всё также огромен и бородат.

– Здоров… – пробасил он.

И потом на кухне под пиво Илья рассказывал, как злато и серебро к нему рекой льются, граждане, измученные плохо устроенным ЖКХ, рвали на клочки за любые деньги такого работника. Который одними руками закручивал гайки, сочленял трубы без патрубков, электричество проводил через волосья свои бородатные.

– А чемодан?

– А это так… Бутафория… – махал рукой Илья и вновь возвращался к полюбившемуся в столице: – А какие колбасы, а кровати… А девки! Будем, – и поднимал кружку с пивом.

Народец обживался, и москвичи привыкали к такому соседству – не без помощи колдунства и прочего магичества – принимая его как само собой разумеющееся.

Алёша же закис: жизнь растаращилась, потеряла устойчивость и покой. Среди студентов в моде теперь было всякое богатырство и летунство, девчонки мечтали о рыбьих хвостах и учились ткать нитями судьбы, неумело взмахивая серпами. Учёба шла побоку.

После невнятного марта наступил жаркий апрель. Отопление, мучившее граждан, лихо ликвидировал Илья, одним ударом кулака позатыкавший все пыхающие зноем бойлерные. И когда к майским захолодало, а бойлерные сами собой не починились, горожане поняли, что весёлая жизнь кончилась.

И так было во всём: на кормёжке Змея парк впал в убытки; футболисты Карны разбежались с миллионными контрактами по клубам Европы, и клубы те, прозрев, кинулись судиться, замкнув все жалобы на отечественный футбол; Кощей ликвидировал кладбищенскую мафию и стал заправлять везде сам – цены взлетели; Добрыня застыл в прострации в Третьяковке перед Васнецовым и периодически тяжело вздыхал, распугивая посетителей и производя трещины в стенах музея и зданиях вокруг; русалки являлись в косметические салоны и требовали педикюр, а потом, нагло глядя в растерянные глаза мастериц, кричали: уберите это из списка.

В один из холодных майских дней к Поповичу пришла Жля.

– Заходи, – сказал он, подмечая фингал над правым глазом.

Жля ткнулась ему в грудь. Он опешил и обнял неловко.