Город страшной ночи

Усталый, у колонны я присел,
            К ней прислонившись; лунный свет густой
На площади здесь небольшой кипел,
            Вздымалась справа темнота скалой:
Там был собора западный фронтон,
В утес могучий тьмой преображен.

Перед собором, как я мог взглянуть,
            Больших двух статуй открывался вид:
Лежащий сфинкс, в сплошной тени по грудь,
            И ангел, лунным светом весь облит,
Они, прекрасны формою, светлы,
На фоне не терялись той скалы.

На крестовину голого меча
            Бессонный ангел руки возложил,
Готовый будто поразить сплеча
            Того, что взгляд спокойный устремил
Куда-то вдаль — невидяще упер
В пространство свой завороженный взор.

От тех фигур не отрывая глаз,
            Я вдруг впал в одурь — в это забытье,
Что мантией свинцовой душит нас,
            Сон тяжкий насылая. Но чутье
Внезапно различило резкий звук,
И я от ступора очнулся вдруг.

Разбились оземь с шумом громовым
            Воскрылья ангела — и вот лежат.
Теперь воитель лишь с мечом нагим
            На сфинкса направлял упорный взгляд,
Но тот глядел, все так же отрешен,
Ничем в сем мире не отягощен.

Я погрузился в сон больной опять —
            И вновь дремоту резкий звук прервал:
Остался меч расколотым лежать.
            С воздетыми руками тот стоял,
Беспомощный, — но сфинкс и не моргнул,
Как будто, не смежая век, уснул.

Заснул и я назло делам чудным,
            Но страшный треск потряс меня во сне:
Разбился ангел с шумом громовым,
            И голову слепую в стороне,
У лап чудовища, увидел я,
Недвижного, как центр бытия.

Клонящейся луны свет колдовской
            Соделал храм страннейшей из картин.
Была вся площадь залита луной:
            Обломки ангела, сфинкс-властелин.
Я в величавый всматривался лик —
И бездна приоткрылась мне на миг.

XXI