Город страшной ночи

От северного гребня недалек
            Нагорья голого унылый вид,
Отсель на запад, юг и на восток
            Сбегает град полого; здесь сидит
На троне Идол, мощный, триумфальный —
Жены крылатой облик колоссальный
            Ступенчатый венчает там гранит.

В раздумьи наклонилася вперед,
            Щеку подперши левою рукой,
Уперт в колено локоть в свой черед,
            Над книгою закрытой пред собой
В деснице циркуль держит. Хоть открыты
Глаза широко, в тучах дум размыты
            Окрест все виды, темен взгляд прямой.

Слова бессильны тут — но всем подряд
            Знаком сей вид: его изобразил
Три сотни, шесть десятков лет назад
            Художник истый, что так скорбен был:
Снасть плотницкая и прибор там точный
У ног ее — союз весьма непрочный
            С борзою псицей; сон ее сморил.

Весы, часы, квадрата волшебство;
            На жернов рядом мальчик мрачный влез,
Как у голубки крылышки его,
            Во что-то вникнуть тщится позарез.
А крылья у нее сродни орлиным,
Но слишком слабы, чтоб поднять к вершинам
            Телесной мощи горделивый вес;

И крылья эти, и на волосах
            Венок потешный; хмурое чело,
Все в мыслях мрачных и тоскливых снах;
            Ключей домашних связка, и зело
Свободно платье — твердое при этом,
Как панцирь с металлическим отсветом;
            И ноги, что ступают тяжело,

Комета над пустыней вод морских
            И радуга, массивная весьма,
За деревушкой домиков простых;
            Псоглавый бес из мест, где правит тьма,
Ей прозвище раскрыл без упущений
На свитке среди солнечных владений:
            Та «МЕЛАНХОЛЬЯ» — за чертой ума.

Так мастер написал ее — и так
            Обставил ее множеством примет:
Судьбы ее геройской верный знак,
            Борьбы со Временем наглядный след, —
Непокоренной в горьком пораженьи,
Бестрепетной средь ярого горенья
            Заката, что прервал ее рассвет.

Побита — все же действует она,
            Устала — будет продолжать, тверда,
Упорной волею укреплена:
            Ни мозг, ни руки не прервут труда,
И скорби за трудами все забудет,
Покуда Смерть, друг клятый, не рассудит
            Сей поединок лютый навсегда.

Но словно мрак чернее тьмы ночной,
            Во десять крат черней, чем тьмы напор,
Есть чувство хуже горести прямой,
            Отчаянней, чем безнадежный спор,
Фатальней всемогущих обстоятельств,
Стоящих на пути ее искательств,
            Которое туманит ее взор:

Что все равно борьбу крушенье ждет —
            Успех Судьбой не будет оценен;
Что нем оракул всякий или врет —
            Ведь ни один не боговдохновен;
Что не пронзить завесы беспросветной,
Ведь не горит за нею свет заветный;
            Что все на свете — суета и тлен.

Взирает она с трона своего,
            Владычица над городом ночным,
Надменно и недвижно на него,
            Град, плачем и печалию полним,
На реку с островами и мостами,
Болота, горы острые с хребтами
            Смеряя взглядом, словно ровня им.

С луной плывущей ярких звезд поток
            Над ней на запад медленно скользит;
Из бликов и теней ее чертог.
            Всем разное внушает ее вид:
Вдыхает в сильных новое терпенье,
Страх — в слабых, и для всех он — повторенье
            И заново отчаянье сулит.

1870–1874