Город у моря

– Знаете, хлопцы, а может, мы завтра утречком пойдем на речку? – сказал вдруг Бобырь. – С утра вода ведь еще холоднее…

– Ну, знаешь! – накинулся на Бобыря Маремуха. – Значит, пари проиграл! Веди, угощай сельтерской водой. Но смотри – по две порции сиропа!

– Эй, хлопцы! – послышались вблизи знакомые голоса.

Перескочив через ограду палисадника, к нам бежали Фурман и Гузарчик.

– Так вы зачеты готовите! – сказал назидательно Маремуха.

– Какие там зачеты! – прямо завопил запыхавшийся Гузарчик. – Скажи-ка, где сейчас можно карту Украины найти?

– Вот чудаки! Да у нас же в фабзавуче есть карта. В том шкафу, что в канцелярии, – сказал Маремуха.

– А зачем вам карта? – спросил Бобырь.

– Я знаю, что в шкафу, – не отвечая, пробубнил Гузарчик, озираясь, – но ключ-то ведь от того шкафа у делопроизводителя, а его до послезавтра не будет.

– Для чего карта, скажи? – спросил я. – Вы же техмеханику сдаете.

– Что значит «для чего»? Смешной разговор! Ты разве не знаешь? – И вдруг, хлопая себя по лбу, Моня крикнул: – Невежды, вы ничего не знаете! Едем!!

– Как – едем? – встрепенулся Бобырь.

– Едем, едем, едем!.. Ура! Виват!! – заорал Монька и запрыгал на тротуаре, отбивая чечетку.

– Да объясните толком вы, черти! – крикнул я Гузарчику.

– Мы сидим, понимаешь, учим техмеханику – и вдруг видим: почтальон. И в руках у него письмо. Толстое такое, с печатями сургучными. «Где, – говорит, – ваш директор? Письмо ценное у меня для него». Повели мы, понимаешь, почтальона к Полевому в комнату. Тот расписался, а мы не уходим. Ждем. Словно чуяли! Я сразу и говорю: «Давайте мы, товарищ директор, поскорее печати оборвем». Оборвали. Раскрыли письмо, а там – путевки! – И Фурман, выпалив скороговоркой эту новость, даже закашлялся от волнения.

– Через час экстренное собрание в школе! – ввернул Монька. – Велено всех из города созвать!

– Куда путевки? – суетливо спросил Бобырь.

– На заводы всей Украины. Нам! Понимаешь? От ВСНХ! – Фурман порылся в карманах и вытащил оттуда длинненький листочек бумаги. – Я все списал… Читай, Гузарчик!

– «Одесса – два места…» – нараспев прочел Моня с такой гордостью, будто это он сам выписывал путевки и выдавал их хлопцам.

– Я поеду в Одессу, факт! – загорелся Бобырь.

– Да, только тебя там и ждут! – насмешливо сказал Фурман. – Там из таких конопатых мыло варят.

– Ну ты… не задавайся! – обиженно возразил Бобырь.

– Да не мешай, Сашка! – попросил Маремуха. – Пусть человек читает… Давай, Монус.

– «Дружковка, Торецкий завод – три места, Енакиево – четыре места, Гришино – два места…» Фурман, ты не знаешь, где Гришино? Ты там под вагонами не ночевал, случайно?

– Понятия не имею! – пробасил солидно Фурман в ответ.

– «…Макеевка – пять мест, Алчевск – четыре места, Луганск – одно место…» Смотри, Луганск, кажется, большой город, а почему туда только один поедет? Странно!..

– Читай, читай! – толкнул Гузарчика Маремуха.

– Читаю… «…Краматорская – два, Запорожье – четыре, Мариуполь – пять…» Это где-то на море, кажется.

– На море, – буркнул наш всезнайка Фурман, – только мелкое дно очень: идешь, идешь – и все до коленей.

– «…Бердянск – три места, Киев – пять мест…» Даже в Киев, смотри! Прекрасный город! "…Большой Токмак – четыре…

– Дохлое дело – так читать! – остановил Моньку Петро. – Как слепые… Поди знай, что такое Большой Токмак, где он! Выберешь, а потом…

– А никто тебе выбирать самому и не даст! – сказал Фурман.

– Все равно… Я хочу знать заранее, куда мне выпадет, – бросил Петро. – Давай поищем карту. Может, в комсомольском клубе есть? Пошли, хлопцы, в клуб! Еще до собрания успеем.

И мы пятеро, задыхаясь от быстрой ходьбы, направились в клуб. Мы шли, размахивая руками, мимо отцветающих каштанов, мимо тенистого, густого парка. Оттуда доносились мягкие звуки гитары и чья-то песня:

Мы идем на смену старым,

Утомившимся борцам

Мировым зажечь пожаром

Пролетарские сердца…

Хорошо шагать в такт этой песне, зная, что все опасения уже позади!

Хлопцы переговаривались, шутили; только я один шел молча, но мне было радостнее всех: я шагал мимо тенистого парка и вспоминал Харьков, весеннее утро в заваленном талым снегом университетском скверике, ясное солнце, ударявшее мне в глаза, и так же, как тогда, весело билось мое сердце.