Город, в котором...

— Приходи сюда вечером, а? — сказал цыган и засмеялся, чтобы скрыть, как у него перехватило дыхание.

Молодой, у него свое. Свое право.

Но не здесь, нет, разгадка вещего земного смысла.

Как-то еще бродили с Русланом, саранки копали — учила его отличать съедобные травы. Тарахтел в поле над ложком трактор, била фонтаном струя поливальной воды: трактор качал ее из реки. Мирная картина, кто ни проедет по дороге — председатель ли, агроном, бригадир, всякому видно: струя бьет, засуха преодолевается, сердцу утешение.

И тут врюхались по щиколотки в воду: натекло в травяной ложок, земля уже напиталась досыта и не принимала влагу, а струя все падала и падала в одно и то же место на край поля, стекая по склону, а кабина трактора, если присмотреться, была пуста.

Нина бежала к кустарнику посреди поля, топча злак, и разбуженный ее шумным дыханием и топотом тракторист настороженно привстал навстречу. Конечно, она знала его в лицо, как и всех в деревне, но без имени.

— Поливаешь, значит!..

Он пятился, разомлевший спросонок, а Нина с негодованием шла на него и уже подступила вплотную и — что дальше-то делать? — влепила ему пощечину, как это делают в кино благородные барышни в ответ на нахальство хулигана.

Тракторист был мало знаком с обыкновением благородных барышень и повел себя так, как бог на душу положил: сперва он оторопел, потом в лице мелькнуло зверство, и, выпучив глаза, он засветил ей ответную оплеуху, выкрикнув себе в помощь ругательство, которого Нина не разобрала, потому что на миг оглохла от контузии, — во всяком случае, она явственно увидела, как посыпались из глаз искры, и она доподлинно узнала, что это не фигура речи, а истинная правда — насчет искр.

Треск оплеухи долго раскатывался в ушах эхом, как гром по небу. Ударил как умел — кулачищем. Она схватилась за ударенную щеку — и щеке, и ладони было горячо и грязно, вот что самое неприятное: мазут на щеке от его грязной руки.

Он продолжал что-то выкрикивать, давай, мол, сажай и расстреливай, у вас и суды купленные, сажай, однако от испуга с каждым словом терял убеждение — как шарик воздушный вянет, спуская воздух. Только я на вас без суда, другую управу найду, как в старые времена вам, кровопийцам, красного петуха пускали…

И подтверждающе кивал себе головой для храбрости, но руки спрятал в карманы: удержать их от удара — запоздалый жест предосторожности, теперь уж что, но он все равно бессознательно сделал его.

Нина больше всего опешила от этих удивительных слов — про красного петуха, она добросовестно силилась понять, какой может быть петух, ведь это из учебника школьной истории, а не из действительности! А запаздывающий язык плелся позади мысли:

— Палишь горючее, воду из реки качаешь, — бормотал язык. Слова, покинутые мыслью, как слепые без поводыря, зашли в тупик интонации, растерялись и встали. — Уж если спать, так Вырубил бы мотор, зачем же вред наносить, непонятно…

— Ага, непонятно, значит, — едко поддел тракторист. — Что вы воруете, то понятно, то не вред. Конечно, какой же то вред, — издевательски пустился он в рассуждения, разводя руками в карманах. Он уже опомнился от первого испуга и осмелел в чувстве классовой правоты. — То не вред, просто председательше неохота за скотиной ходить, а вот колхозные яйца да сметану жрать — то не вред, какой же то вред, то им, паскудам, одна польза! А я из речки воды наворовал — вот уж то вред так вред! А как же! Это ж не молоко с фермы!

Как, разве это не по закону — ну, как там, выписывают, или как это называется… Разве это бесплатно? Нина никогда не задумывалась над этим.

Тут она заметила, что лицо тракториста испуганно вытягивается, он замолчал, а взгляд оробел и стал жалобным. Нина догадалась: что-то происходит ужасное с ее щекой. Она осторожно потрогала скулу пальцами и шепотом спросила:

— Что?

— Вздулось. Синяк заливает, — так же шепотом ответил испуганный тракторист.

Они затихли, как два сообщника, влипшие в одну историю.

Нина повернулась и побрела по полю назад. Там, вдали, на бережку лога, маячила маленькая фигурка Руслана.

Тракторист шагнул было за ней, руку простер — удержать, что-нибудь исправить в этом непоправимом деле, но понурился, опять засунул виноватые руки в карманы и отвернулся к кустам. Он что-то шептал, сокрушенно качая головой, а затем зашагал к своему трактору.

Отец увидел — побелел.

— Классовая травма, папа. Приготовься, скоро пустят красного петуха в твою барскую усадьбу.

— Чего-чего?! — а сам сразу понял.

«Какое у него было ненавидящее лицо — о, он готов был, готов к классовой борьбе, — а когда-то он любил дурачиться, по-блатному надвинув кепку на лоб и засунув руки глубоко в карманы, выделывал кренделя, тряся штанинами:

Каким меня ты ядом напоила,
Каким меня огнем воспламенила! —

и весело было дочке смотреть на него.

— С-сволочь! — сощурившись, прошептал.

— Они правы, правы! — крикнула Нина.

Отец — кру-угом! — и шагом марш, в газик, умчался по председательским своим делам.

Вечером робко постучался в калитку тракторист.

— Проходите! — очень бережно позвала Нина.