Город в осенних звездах

— Она полагает, что вы с нею — две половинки одного яблока.

— И она вам не служит?

Он пожал золотыми своими плечами.

— Как знать? Если воля ее сильна, она может добиться всего, на что притязает для вас обоих, и установить, что — реальность, а что — пустая абстракция. Теперь ей дан шанс — как и всем остальным — воплотить все мечты свои в жизнь. Я бы даже сказал: она сильнее их всех. Но она, сударь, может вас уничтожить в конечном итоге и тем самым разбить и мои надежды. Выбор, я думаю, в немалой степени будет зависеть от вас…

— Я так и не смог постичь, как можно сотворить новую реальность.

— Это возможно только в период Согласия Светил. И лишь проявлением непоколебимой воли. Сдвиньте границы человеческого восприятия мира, и вы тем самым пересотворите миры заново. Как вы, сударь, сами должны понимать, ставки в этой игре велики.

Сия перспектива легла на раздумья мои тяжким грузом.

— Так зачем вы меня сюда привели, сударь?

— Я вас не приводил. Вы мне делаете честь, полагая, что я направляю пути ваши! Начиная еще со Швейцарии, я пытался как-то пересечься с вами. В Праге, в Карпатах… Но я не сумел застать вас одного! Не было случая, чтобы вы оставались одни на достаточно долгое время. Да, у меняя были причины желать встречи с вами… вы, разумеется, знаете о Парацельсе? Как утверждают, он был творцом всех основополагающих идей вашей современной натурфилософии.

— Да, Клостергейм упоминал это имя совсем недавно. Иные его почитают великим алхимиком и утверждают, что его жизнь легла в основу историй о Фаусте. Другие считают его шарлатаном. Но все согласны в одном: он пил слишком много, и никто не стремился прибегнуть к его услугам.

— Все утверждения сии верны. Он обладал выдающимся интеллектом — настоящий новатор в области безошибочной интуиции. И запросы его были весьма неуемны. И в его логике, и в репутации имелись существенные изъяны, но, возможно, только такая личность… самовлюбленная, потворствующая всем своим слабостям… и сумела бы вычертить карту извилистых троп к новому пониманию…

— В наши дни, сударь, сия точка зрения весьма популярна. Клостергейм упоминал некий меч.

— Вот именно, сударь! — Мое замечание, похоже, доставило демону искреннее удовольствие. — Этот меч оберегал его от врагов. Несмотря на всю его невоздержанность… кого бы он ни оскорблял… что бы ему ни грозило… меч этот всегда выручал его. Одной пьяною летнею ночью, — здесь, в Майренбурге, — как раз перед тем, как вернуться в Прагу, Парацельс пустился во все тяжкие. Предпринял этакий основательный поход по девкам и кабакам, да так, что аж сам подпал под чары своих способностей к питию и продолжительному услаждению плоти. В этом пьяном угаре он в конце концов обменял свой меч на (привожу его собственные слова) благосклонность сифилитичной шлюшки и две бутылки дрянного молдавского вина. И вскоре, как вы, наверное, уже догадались сударь, он погиб при весьма загадочных обстоятельствах. Что добавило новые краски к легенде о Нем. Человек, получивший меч, вскоре понял, что предмет сей слишком могуч для него и странен. Он не на шутку перепугался и благополучно избавился от меча, вручив его одному марокканскому завоевателю, который в свою очередь, когда сообразил, чем именно он завладел, тоже немало обеспокоился. Клинок сей — весьма необычная вещь, и владеть им непросто. — Люцифер двинулся через зал. Солнечный свет словно бы следовал за исполинским Его силуэтом. Я сумел мельком узреть черты, поражающие совершенством своим, и так и застыл в восторженном благоговении. — Он закопал его.

Глубоко — глубоко. Джентльмен же, который впоследствии извлек меч из-под земли, обменял его, как он думал тогда, на бессмертную свою душу. Я хочу, чтобы вы знали: я давно уже отказался от всех притязаний на этот счет. Души, как и живые люди, ожидают исхода моего Опекунства над этим миром. Эмиссар мой, возможно, имел весьма смутное представление о данном вопросе. Но, как бы там ни было, он добыл Меч Парацельса, а я сохранил его у себя.

У меня возникло ощущение, что Люцифер улыбается, хотя за завесою света я не видел его лица. То была моя мама, Либусса, отец мой, мои грезы о спасении Человека — все, что я любил в этой жизни! Мне хотелось упасть перед Ним на колени!

— Он здесь, фон Бек. — Жест его был изящен, нежен. Я напомнил себе, что Он все-таки ангел, пусть даже и падший ангел, и в том, что я так поражен его дивным присутствием, нет ничего удивительного. В дальнем конце зала, за столпом солнечного сияния, что-то вспыхнуло, что-то сверкнуло. То мог быть некий изменчивый камень или даже живая плоть. Как во сне я шагнул вперед, — еще шаг, еще, — и неуверенно остановился. Сияющий солнечный луч все еще отделял меня от меча с длинным клинком и закругленною рукоятью, что стоял, прислоненный к стене, словно оставленный здесь по небрежности.