Город в осенних звездах

— Вы стремились служить человечеству? Боже! Подобные заявления доводилось мне слышать не раз, мистер Клостергейм, но в ваших устах они прозвучали особенно смехотворно!

— Что вы можете знать об этом? — набросился на ирландца бывший капитан сатанинского войска. — Что?!

— Да мне, сударь, и не нужно многого знать. Я — человек простой. Я всех их послушал: и вигов, и тори, и якобитов, и якобинцев, всяких напыщенных церковников, и масонов и тех, что называют себя Детьми Божьими. Когда попытки их захватить власть заканчивались неудачей, все они, сударь, объявляли о том, что их предали те, кого они собирались «спасти». Скажу вам прямо, без обиняков: я бы скорей согласился быть спасенным одним из этих убогих созданий, что толпятся сейчас за дверьми, чем доверить решение своей судьбы кому–нибудь вроде вас!

Клостергейм, похоже, уже овладел собою и вновь обрел прежнее хладнокровие. Постепенно дрожь, сотрясавшая его тело, унялась. Его лицо вновь стало серого цвета. Пожав плечами, он уселся за стол и снова принялся за еду с ненасытной жадностью обжоры.

Все наше внимание вновь обратилось на улицу. Над кольцом покачивающихся башен и многоквартирных домов мерцание звезд обрело вдруг цвет ржавчины и потертого бархата. Либусса продолжала беседовать с Монсорбье. Оба настроены были весьма решительно.

Они, похоже, пришли к соглашению. Либусса кивнула. Монсорбье приподнял шляпу и вновь нахлобучил ее на голову. Герцогиня Критская развернулась и, высоко подняв эспонтон с белым флагом, зашагала обратно к таверне. Монсорбье принялся отдавать распоряжения своим людям, указывая рукой то в одну, то в другую сторону.

Хмурясь, Либусса вошла в помещение.

— Его условия просты: мы освобождаем гостиницу и не берем с собой ничего ценного.

— Да тут нет ничего ценного, — отозвался О'Дауд.

— Он имеет в виду Грааль, — пояснил я.

— Если мы выполняем его условия, — продолжала Либусса, — мы вольны уйти с миром. Никто на нас больше не нападет.

— Что–то мне это напоминает одно соглашение, — нахмурился О'Дауд. — То самое, заключенное в Мунстере, когда гарнизон покинул укрепления, поверив заверениям англичан, и тут же был уничтожен солдатами короля.

— Что ж, сударь, — проговорила Либусса, — быть может, это и вправду английская честность, но, сдается мне, иного выхода у нас нет.

— Ты отказываешься от своего желания захватить Грааль? — искренне изумился я.

— Мы можем начать поиск снова, — сказала она, — когда выберемся отсюда.

— Негу времени, — усмехнулся Клостергейм, — для того, чтобы заново начинать.

— Ну, мистер О'Дауд? — обратилась Либусса к хозяину нашему, игнорируя Клостергейма. — Как вы все это решите?

— Поганые дела, сударь. Сдается мне, что гарантии наших врагов весьма сомнительны. Сколько времени у нас на то, чтобы обдумать его предложение?

Герцогиня нетерпеливо пожала плечами, словно уже выработала дальнейшую свою стратегию, и вполне объяснимая нерешительность О'Дауда теперь выводила ее из себя.

— Пять минут.

— Но этого мало! Умоляю вас, сударь, сходите еще и постарайтесь, чтобы нам дали хотя бы полчасика!

Клостергейм подхватил с пола разряженный мушкет. К концу его примкнут был штык. С пеной на губах и безумным блеском во взоре он бросился прямо на О'Дауда.

— Все меня предали! Все сговорились! — Вопль его подобен был боевому кличу.

О'Дауд вдруг прогнулся назад, выпятив таз и откинув плечи. Стальное лезвие вонзилось сзади, как раз над нижней пуговицей его сюртука.

— Иисус милосердный! — воскликнул ирландец, пораженный ужасом. — Господа, да этот тип — содомит!

Скалясь, точно шакал, Клостергейм вонзил штык еще глубже в зад О'Дауда.

При таких ранах, нанесенных рукою труса, люди не умирают с достоинством. Мне доводилось и прежде видеть подобное, в Америке, когда солдаты Вашингтона расправлялись с индейцами–предателями. Волоча за собою мушкет, словно какой–нибудь деревянный хвост, Рыжий О'Дауд шагнул на цыпочках вперед, пытаясь избежать боли, равно как и обеспечить приемлемое положение тела, чтобы штык не прошел дальше внутрь и не задел жизненно важных органов.

— Стойте на месте! — выкрикнул я. — Нагнитесь вперед!

— О, Матерь Божья! — Изо рта его вытекла струйка крови. Я выдернул мушкет, и из раны хлынула кровь. Люди О'Дауда, кажется, так и не поняли, что сейчас произошло. Молча я указал рукой на Клостергейма, который уже поднимался по лестнице — сверкая бешеными глазами, — потом пробежал по галерее и скрылся на верхних этажах. Двое бросились ему вдогонку.

О'Дауд рыдал, лежа на животе на одной из стоек.

— Это же непристойная, нехристианская смерть. Немужская смерть, господа! Вы не выслушаете мою исповедь?

— Будет лучше, если вас выслушает ваш собрат по религии, — сказал я, делая знаки одному из украинцев подойти поближе.

— Вот что вы получаете, сударь, когда вы поворачиваетесь спиною к Дьяволу. — Рыжий О'Дауд выдавил бледную улыбку. Губы его были испачканы кровью, и улыбка почти потерялась в ней. Потом он обратился к подошедшему украинцу и получил свое утешение.

Перекинув через плечо мешочек с порохом и картечью, Либусса тоже взяла мушкет.