Город в осенних звездах

Здание содрогнулось под нами — толпа внизу вновь рванулась на штурм. Мушкетный огонь стал теперь сбивчивым и беспорядочным. Я надеялся, что защитникам таверны удастся выбраться отсюда прежде, чем толпа ворвется внутрь. Интересно, решатся они бросить тело своего погибшего предводителя и спастись, отступив по сточным канавам? Меня так и подмывало вернуться вниз и приказать им немедленно уходить отсюда, я даже было уже повернулся к люку, но тут — словно бы ниоткуда — раздался голос, чужой и знакомый одновременно. Голос этот тихонько взывал к бушующей толпе. В песне той не было слов, но мелодия убаюкала их. Постепенно толпа начала успокаиваться, словно море после бури. Голос пел, умиротворяя сей грязный поток, пока тот полностью не иссяк. Потом толпа принялась раскачиваться из стороны в сторону, издавая единый стон. Я поверить не мог в такую разительную перемену. Должно быть, сказал я себе, я пал жертвой иллюзии. А потом о поверхность крыши ударилась веревочная лестница, и Либусса, выбросив мушкет, но оставив мешочек с порохом и картечью, начала подниматься. Теперь я разглядел князя Мирослава, выглядывающего через край борта гондолы. Русский князь широко нам улыбался. Приключение это, как видно, привело его в самый искренний восторг.

Я не стал медлить, пытаясь понять, как им удалось нас разыскать, но с благодарностью поставил ногу на нижнюю перекладину лестницы и полез вверх, правда, мне немного мешал громоздкий меч у меня за поясом. Наконец я добрался до гондолы, и Сент–Одран, посмеиваясь, втащил меня внутрь. Князь Мирослав укутал Либуссу в широкий шерстяной плащ. Корабль наш дергался и раскачивался в воздухе. Мне показалось, он стал тяжелее. И сбалансирован по–другому.

— Доброе утро, Сент–Одран, — сказал я. — Похоже, вы воплотили в жизнь идеи по управлению кораблем. Весьма за вас рад. Как вы узнали, что мы в таверне?

— Не приписывайте мне славу великого изобретателя, сударь, — отозвался Сент–Одран. — Это князь Мирослав придумал, не я! И, разумеется, вы должны знать, что это рандеву устроила ваша прекрасная дама, когда вернулась отсюда к князю Мирославу в украденной ею карете!

Я с удивлением посмотрел на Либуссу, но она укрыла лицо плащом. Таким образом, все ее странные поступки и мужской костюм нашли объяснение. Я только не мог понять, почему она не сказала мне правду. Почему она солгала мне… и не в первый раз? А потом решил, что она по–прежнему манипулирует всеми нами наиболее эффективным способом: приводя в смятение и обманывая.

Гондола вдруг резко дернулась, и Сент–Одран удивленно проговорил:

— А это еще что такое? — Он заглянул через борт и удивленно присвистнул. — Боже ты мой, я и не знал, что вы с нами, любезный! Вы только держитесь как следует! Я сейчас сброшу вам лестницу.

— Кто там? — встрепенулась Либусса, и мы с нею тоже подошли к краю гондолы. — О нет! — в ярости выдохнула она.

Теперь мы поднялись высоко над таверной, футов на сто над крышей, но на нашей прицепной веревке висел человек, раскачиваясь и брыкаясь, как обезьяна. Я слышал его отчаянный сдавленный крик:

— Предатели! Изменники!

Сент–Одран уже нагнулся, чтобы поднять веревочную лестницу, сложенную у его ног, но Либусса остановила его, схватив за плечо:

— Нет.

Сент–Одран не поверил своим ушам.

— Это же Клостергейм! Ваш союзник, мадам! Что? Вы считаете, благоразумнее будет опустить шар? Но если он соскользнет, то тогда… Ну хорошо… — Он потянулся к крану клапана, но Либусса мотнула головою:

— Нет.

Сент–Одран с удивлением уставился на нее.

— Мадам, я, кажется, ясно дал вам понять, что я вам не слуга! Вы что же, хотите, чтобы я совершил убийство? — Он открыл кран, выпуская газ из оболочки шара. Мы стали медленно опускаться обратно к крыше таверны, и теперь стало уже очевидно, что Клостергейм, проявив поистине демоническое упорство, сумел подняться по веревке еще на несколько футов. Я слышал даже его тяжелое сбивчивое дыхание, различал блеск черных глаз во впадинах бледного черепа.

— Боже правый! — едва ли не в восхищении воскликнул Сент–Одран. — Да он поднимется и без лестницы! Он сильней Геркулеса!

Вскоре нас с Клостергеймом разделяло лишь футов двадцать веревки. Лицо его застыло серебряной маской ненависти, граничившей с вожделением. Он продолжал подниматься. Дать ему возможность — и он непременно отомстит за себя. Он, похоже, окончательно спятил. Сент–Одран продолжал опускать шар вниз. Во взгляде его ощущалось то же громадное напряжение, что и во взоре Клостергейма, нацеленном на нас. Князь Мирослав отошел в дальний конец гондолы и занялся какой–то машиной, что тарахтела и подрагивала непрестанно. А потом шар вдруг остановился и повис, словно застыв в воздухе. Все затихло, только ветер свистел в такелаже да гудела машина князя Мирослава. Мы выглянули через борт.

Далеко внизу бешено, в такт с раскачиванием и пением толпы, сотрясалось здание таверны. Вся Сальзкахенгассе пылала в огне — казалось, мы заглянули в самый Ад.