Город Воров

Эйнсли остался один. В мыслях его царил полнейший хаос. Он не смог стереть в своей памяти сладкую отраву своего романа с Синтией и едва ли когда-нибудь сможет. Как ни озлобилась она на него, когда он решил прекратить их отношения, как ни мстила, лишая всякой перспективы продвижения по службе, она все еще была ему слишком дорога, чтобы он мог хотя бы помыслить причинить ей ответное зло. А после того, что он только что узнал, на него и вовсе накатила смешанная волна нежности и жалости к ней. Как могли столь цивилизованные с виду родители так надругаться над своим ребенком? Как мог отец до такой степени быть извращенно похотливым, а мать настолько бесхребетной, чтобы не прийти на помощь маленькой дочери?

Дверь неслышно открылась и в комнату вернулась Руби.

— Ты в состоянии продолжать? — спросил Эйнсли.

— Да, давайте покончим с этим, а потом я, наверное, пойду и напьюсь в дымину, чтобы забыть обо всей этой мерзости.

Оба прекрасно понимали, что она не сделает этого. После трагической гибели отца она дала твердый зарок не притрагиваться к наркотикам и не употреблять спиртного. И никакие новые потрясения не могли ее поколебать в этом.

— В двенадцать лет с Синтией случилось неизбежное, — продолжала она после краткой сверки со своими заметками. — Она забеременела от собственного папаши. Вот, я прочту, что записала миссис Эрнст.

На этот раз Руби не стала демонстрировать ему закодированную запись в дневнике, а сразу принялась за чтение расшифровки из своего блокнота.

— Об этой жуткой, постыдной ситуации удалось кое-как все устроить. Л. М., адвокат Густава, помог отправить Синтию в Пенсаколу и под чужим именем поместить ее в небольшую больницу, где у него связи. Врачи говорят, что ребенка придется оставить. На этой стадии беременности другие варианты уже исключены. Она останется в Пенсаколе до самых родов. Л. М, обещает сделать так, чтобы младенца сразу же усыновили. Я сказала ему, что нам все равно, кто и как это сделает, лишь бы без огласки и без возможных осложнений в будущем. Синтия никогда не увидит это дитя и не услышит о нем, как, надеюсь, и мы сами. Дай Бог, чтобы так и получилось!

У этого дела может оказаться и своя положительная сторона. Прежде чем взяться за хлопоты, Л. М, устроил Густаву настоящую головомойку. Он сказал, что от Густава его мутит, а потом перешел на такие выражения, каких мне лучше не повторять. Под конец он поставил ультиматум: если Густав не бросит приставать к Синтии, Л. М, сам сообщит обо всем куда следует и Густаву тогда светит немалый срок. Л. М, дважды повторил, что это не пустая угроза. Пусть он «потеряет важного клиента, ему плевать». Густав был не на шутку испуган.

Потом следует запись, что Синтия родила, — отвлеклась от текста Руби. — Но никаких подробностей.

Не указан даже пол ребенка. Синтия вернулась домой, и вскоре в дневнике было записано вот что:

«Несмотря на все предосторожности, что-то все-таки выплыло наружу. Ко мне заявилась дама из отдела соцобеспечения детей. По тем вопросам, которые она задавала, можно заключить, что ей не все известно, но дошла информация, что Синтия родила в двенадцатилетнем возрасте. Отрицать это было бессмысленно, и я сказала: да, родила, но обо всем остальном наврала. Я сказала, что понятия не имею, кто отец ребенка, хотя нас с Густавом давно беспокоило, что она якшается с дурными мальчиками. Теперь, говорю, будем ее держать в строгости. Не уверена, что она мне поверила, но ей нечем опровергнуть мои слова. Как все-таки любят эти люди совать нос в чужие дела!

Как только женщина ушла, я заметила, что Синтия нас подслушивала. Мы ничего не сказали друг другу, но Синтия бросила на меня такой испепеляющий взгляд… Кажется, она ненавидит меня».

Эйнсли ничего не сказал. Мысли его были слишком сложны, чтобы он мог выразить их. Преобладающим же ощущением было отвращение к этим людям. Густава и Эленор Эрнст абсолютно не волновало, что станется с новорожденной малюткой; ее внуком или внучкой, а его сыном или дочуркой.

— Тут я пропустила большой кусок, — продолжала Руби, — и лишь по диагонали просмотрела записи, относящиеся к ранней юности Синтии. Скажу в двух словах, что Густав Эрнст прекратил домогаться дочери и даже стал делать все возможное, чтобы, как сказано в дневнике, она «простила его и забыла». Он давал ей крупные суммы денег, они у него всегда водились. Так продолжалось и когда он уже стал городским комиссаром, а Синтия поступила на службу в полицию Майами. Густав применил все свое влияние, чтобы ее сначала зачислили в наш отдел, а потом быстро продвигали по служебной лестнице.

— Синтия всегда была хорошим работником, — заметил Эйнсли. — Она и без этого сделала бы хорошую карьеру.

Руби пожала плечами.

— А вот миссис Эрнст считала, что он ей очень помог, хотя сомневалась, что Синтия испытывала к ним благодарность, что бы они с Густавом ни делали ради нее. Послушайте, что она записала в дневнике четыре года назад.