Город. Все живое… Рассказы

– Э, постойте-ка! – закричал кто-то из репортеров. – Вы требуете разделить расщепляющиеся материалы. Как я понимаю, вы хотите, чтобы мы рассредоточили запасы, разобрали бомбы и чтобы в одном месте могло храниться лишь самое ничтожное количество. Чтобы нельзя было собрать никакой бомбы, так, что ли?

– Вы очень скоро понимаете, – сказал Смит.

– А откуда вы узнаете, что материалы и вправду рассредоточены? Может, какое-нибудь государство скажет, что оно выполнило ваше условие, а на самом деле все останется, как было? Почем знать? Как вы это проверите?

– Будем наблюдать.

– У вас есть способ как-то обнаружить расщепляющиеся материалы?

– Так, совсем правильно, – подтвердил Смит.

– Ну, даже если вы будете знать… скажем так: вы обнаружили, что где-то остались большие количества, не рассредоточенные… и как вы поступите?

– Распустим их в воздух, – сказал Смит. – Очень громко обезвредим.

– Но…

– Мы назначаем окончательное время. Непременно в такой день все запасы разделить. Пришел такой день, и в некотором месте запасы все равно есть, тогда они авто…

авто…

– …автоматически.

– Спасибо, очень добрый. Это самое слово, никак не мог достать. Они автоматически взрываются в воздух.

Настила неловкое молчание. Я понимал, репортеры гадают: может, их провели, разыграли? Может, они просто попались на удочку ловкого мошенника в каком-то дурацком жилете?

– Уже наш механизм совсем точно показывает, где есть все запасы, – небрежно заметил Смит.

– Ах, черт меня подери! – охрипшим от волнения голосом выкрикнул кто-то. – Та летучая машинка времени!

И тут они как с цепи сорвались – наперегонки бросились к своим машинам. Никто нам больше слова не сказал, никто и не подумал с нами попрощаться: они спешили сообщить миру новость.

Ну, вот и все, подумал я с горечью. Я был точно выжатый лимон.

Теперь пришельцы вольны нагрянуть к нам, когда им вздумается и как вздумается, человечество будет в восторге. Они не могли бы найти лучшего способа добиться своего – никакие доводы, уговоры, никакие посулы и приманки не принесли бы им такого быстрого и верного успеха. Эта новость вызовет бурю ликования во всем мире, миллионы людей потребуют, чтобы их правительства немедля согласились на это единственное выставленное пришельцами условие, и никто не станет слушать никаких здравых и трезвых советов.

Любое соглашение между нами и пришельцами, если это не пустые слова, а договор, который можно осуществить на деле, непременно должно бы строиться на практической, реальной основе, чтобы было какое-то равновесие и возможность проверки. Каждая сторона обязуется внести свой вклад – и твердо знает, что, нарушив обязательства, неминуемо должна будет понести определенное наказание. А теперь конец всякому равновесию и всякой проверке, дорога пришельцам открыта. Они предложили то единственное, чего жаждали народы – не правительства, а именно народы, во всяком случае, верили, что жаждут этого превыше всего на свете – и, конечно, будут этого требовать, и ничем их не остановишь.

И все это обман. Меня обманом заставили пронести на

Землю ту машинку, меня прижали к стене, так что поневоле пришлось просить о помощи, – и помощь явилась в лице этого самого Смита, по крайней мере, он в ней участвует. И

его сообщение о единственном условии пришельцев тоже едва ли не обман. Все это старо, как мир. Люди ли, пришельцы ли – все одинаковы. Если чего захочется позарез –

добывают правдами и неправдами, не стесняются, тут уж все средства хороши.

Где нам с ними тягаться. Они с самого начала умели нас перехитрить, а теперь мы и вовсе выпустили вожжи из рук, и на этом Земле – крышка.

Смит удивленно смотрит вслед убегающим репортерам.

– Что такое?

Будто не понимает. Ох, свернуть бы ему шею…

– Идем, – сказал я. – Отведу вас в муниципалитет. Ваш приятель сейчас там лечит людей.

– Но почему так бегут? Почему так кричат? Какая причина?

– Еще спрашивает! – сказал я. – Вы же сами заварили эту кашу.

23

Я вернулся домой – и застал там Нэнси, она ждала меня, сидя на крыльце. Она вся сжалась, затаилась, одна против всего мира. Я увидал ее издали и ускорил шаг, никогда в жизни я так ей не радовался. Во мне все смешалось: и радость, и смирение, и такая нахлынула безмерная, еще ни разу не испытанная нежность, что я едва не задохнулся.

Бедная девочка! Нелегко ей. Дня не прошло, как она вернулась домой, и вдруг в ее родном доме, в том Милвилле, какой она помнила и любила, все полетело в тартарары.

Из сада, где, наверно, все еще росли на кустиках крохотные пятидесятидолларовые бумажки, донесся крик.

Я отворил калитку, услыхал этот яростный вопль да так и застыл.

Нэнси подняла голову и увидела меня.

– Это ничего, Брэд, – успокоила она. – Это просто

Хайрам. Хигги велел ему сторожить деньги. А в сад все время лезут ребятишки, знаешь, мелюзга лет по восемь, по десять. Им только хочется сосчитать, сколько денег на каждом кусте. Они ничего плохого не делают. А Хайрам все равно их гоняет. Знаешь, иногда мне его жалко.

– Хайрама жалко? – изумился я. Вот уж не ждал: по-моему, можно пожалеть кого угодно, только не Хайрама. – Да он же просто болван и гад.