Город вторых душ

– Восемь пропавших, и ни одного не нашли? Где можно спрятать столько детских?.. – бесцветно спросил Игнат.

– Да непонятно. Никто не знает. Средь бела дня, с площадок, под носом у родителей… Как, сука? Как?..

Игнат ткнул ее в плечо:

– Не матерись.

Северьян все еще дышал широко раскрытым ртом, будто выброшенный на сушу кусок дерьма, и разглядывал потолок машины, обитый кремовым дерматином в отвратительную мелкую дырочку, от которого мутило еще сильнее.

– Так что, по ходу, куделька – это маньяк или тот, кто все знает, – сказала Марина, и его снова вырвало.

* * *

Когда он ввалился домой, Вики еще не было. Каллиопа сунулась было носом в щиколотку, но, признав в нем того самого, кто не был ни кормящим, ни выгуливающим, отстала. Он же, не раздеваясь, добрался до спальни и впервые позволил себе – глупый, глупый, кем ты себя возомнил? – лечь рядом с Севером, который спал и видел во сне, как Северьян ложится и смотрит на спящего Севера, который видит во сне, как Северьян ложится рядом.

Его знобило, и он натянул на себя тощее одеяло, согревавшее и Севера тоже: слушай, ты можешь мне верить, а можешь нет, но если я, ты, мы найдем этого, Господи, Господи, Господи, человека, я уйду, уйду, уйду навсегда, ты больше никогда меня не увидишь, нет, я не знаю, откуда я это знаю, но послушай, как звучит это слово – на-всегда, на все гда, на все четыре, восемь, десять сторон, и никаких больше мыканий и мытарств, никаких больше мы, только ты, ты один, Один, ошую и одесную одра своего. И она твоею будет, если примешь ее после меня, если захочешь принять.

Ведь это же нечестно, несправедливо – привел ее и положил на край ложа, а подобрал другой, ложный. Смотрит на меня, как на врага народа, но поддается, отзывается, о, как она отзывается, если позвать…

Видел, знаешь…

Навсегда, навсегда.

Так устает на этой своей работе, ей бы другую, чтобы как все, как у всех, с девяти до шести, ребенка из сада, ужин. Ночью с тобой вот. И снова, снова, снова. А я уеду. Знаешь, куда уеду? В Москву, в свой приход, которого нет, в Москву, которой нет, на изнанку города я уеду. Сейчас войдет, смоет глиттер, а я тут лежу – прогонит на коврик к Каллиопе твоей брехливой: вот твое место, Северьян, знай свое место, не лезь куда не просили, не открывай окна, пусть мы все задохнемся.

И я уйду. Прямо сейчас уйду. Вик, я сам уйду…

Да ладно, лежи. Лежи, я тут, между вами. Нормально.

Как ты?

Душно очень. Адовое лето, не помню еще такого. Город пахнет клубникой и липой, даже в маршрутках клубника и липа, будто все, не сговариваясь, носят одни и те же духи. И прохожие – словно приезжие, неместные, нездешние – такие красивые! Девушка с точкой на лбу, как индианка, высокий юноша в черном медленно курит и смотрит в небо, и хлопковые полосатые брюки, и рыжие шапочки на фиолетовых волосах, и бары на первых этажах особняков – с такими, знаешь, малиновыми навесами над уличными столиками, чтобы вода с кондиционеров не капала посетителям прямо в суп. И парочки – их руки, сцепленные пальцами, их шорты и длинные гольфы, татуировки на тонких щиколотках, кеды. А в вестибюле метро на Горьковской уборщица замывала кровь, должно быть, какого-нибудь забулдыги, разбившего голову о мраморную плитку, а вторая снимала ее в сторис, спрятавшись за столбом.

Я очень устала. Ты только не уходи. Очень устала. Не уходи. Очень.

Не уйду. Спи.

* * *

Север изо всех сил пытался быть тихим, но его слишком штормило. Для того чтобы проснуться пьяным в девять утра, требовалось особенное везение, и оно у него было.

Уронив с тумбочки связку ключей, собрав плечами все дверные косяки и едва не наступив на собаку, он утвердился на табурете, который хоть и шатался, но не падал. До шкафчика с лекарствами оставалось несколько шагов, однако совершить такой подвиг немедленно он не смог – для решающего рывка требовалось набраться сил.

– Утро доброе.

Ну вот, все-таки разбудил. Измученная ничуть не меньше него, Вика пинком выставила из ванной ярко-оранжевый пластиковый таз и придвинула его так, чтобы в случае чего Север не смог промахнуться. Налила в стакан холодной воды из-под крана, бросила туда пару таблеток шипучего аспирина и поставила рядом – утренняя богиня утешения страждущих с отпечатком наволочки на щеке.

– Когда же это закончится? – тоскливо протянула Вика, глядя мимо Севера в окно. – Вчера как с цепи сорвался. Сидит и пьет, сволочь, сидит – и пьет. Да когда ж ты, думаю, уйдешь-то? Не уходит. Вы поссорились?

– Да нет… Не знаю, что у него в голове творится. Из-за той девочки переживает, наверное.

Помолчали.

– Он мне ночью сказал, что уйдет, как только отыщет кудельку, – припомнил Север.

– С чего он это взял?

– Не знаю. Чувствует. Ему под утро как-то плохо стало, он же двое суток никого на изнанку не провожал.

– А… – сказала Вика и потерла глаза. – Я-то думала, он работал. Из «Яда», опять же, исчез, не попрощавшись.

– Он не работал. Только бухал и трепался.

– Выяснил чего?