Город за рекой

Оглушенный увиденным в соборе, Роберт шел к трамвайной остановке и, заслоняясь рукой от яркого света, тщетно озирался по сторонам. Анны нигде не было. Вокруг иссушающий зной. Несколько раз он прошелся вдоль рельсов туда и обратно, потом заметил на улице возле проволочной ограды скамейку. А когда подошел ближе, то от внезапной усталости и голода даже не сразу увидал на сиденье записку, придавленную двумя булыжниками. Рукой Анны там было написано: «Возникли препятствия. Завтра в тот же час». Ниже – начальная буква ее имени, обведенная сердечком.

Роберт рассердился. Не хотел признаться себе, что отсрочка свидания ему даже кстати, ведь от избытка впечатлений дух и нервы уже были на пределе. Волнительный визит в Архив, где трудились Перкинг и прочие ассистенты, странное шествие детей, которые прошли по городу, как бы следуя за незримым крысоловом, встреча с Анной и прогулка с любимой, каменное око на фасаде собора и живой паноптикум с фигурами святых – неужели вправду столько всего случилось в измеримый промежуток времени за считаные часы, утром и днем? Теперь, когда напряжение, вызванное новизной обстановки, шло на спад, он чувствовал огромную усталость. Обрывки образов, вопросы, слова метались в мозгу, назойливо жужжали. Глаза слипались, он видел, как на противоположной стороне остановился трамвай, но пошевелиться не мог. Вагоны и люди съежились, выпали из поля зрения, как игрушка из усталой детской руки. Роберт уснул на скамейке.

Проснулся он через несколько часов и не сразу сообразил, что находится уже не в пригрезившемся ландшафте и не дома, а в чужом городе. В городе, который избрал его своим Хронистом. Он испуганно вскочил на ноги. Солнце клонилось к закату. Мимо шли сгорбленные пожилые женщины, опустив голову, с лейками в руках. Когда он закурил сигарету, они воззрились на него с удивлением. Его взгляд упал на записку Анны, и он тотчас вспомнил, что случилось. Подложив под записку бумажник, написал на обороте: «Жди. Я приду». Внизу он изобразил заглавное «Р» и тоже обвел сердечком.

Роберт торопливо направился в гостиницу, голод подстегивал шаги. Патрон встретил его с укоризной, ведь он пропустил церемонию обеда. Роберт согласился наверстать все за ужином, хотя предпочел бы спокойно закусить у себя в номере. Когда он вошел в столовую, где и на сей раз не было ни единого постояльца, старуха Мильта как раз накрывала его столик. Она разразилась шквалом неразборчивых слов, вероятно радуясь его появлению. Затем костлявая старушенция стала перед ним, указала на куверт и вопросительным жестом поднесла к лицу сперва один палец, потом два. Роберт сделал знак, что одного куверта достаточно, и служанка разочарованно покачала головой.

Пропал вечер – Роберт тоже так думал. Ведь здесь могла быть Анна! И было бы просто чудесно! Они чуть ли не ожидали, что он придет не один. А ему даже адрес ее неизвестен. Когда подавали на стол, он поинтересовался у Патрона, не спрашивал ли его кто, и получил отрицательный ответ. Заказал еще одну бутылку вина. Чтобы заполнить паузу между блюдами, сделал запись в гостевой книге. Потом начал письмо к матери. В скором времени надо будет черкнуть весточку и Элизабет. Ему казалось, он уехал из дома много недель назад, но не впервые испытывал это ощущение, особенно сильное в начале каждого путешествия, поскольку многообразие новых впечатлений и яркость восприятия ломали привычные масштабы.

У себя в номере он сделал несколько заметок, в кратких словах запечатлев события, случившиеся после приезда. И еще долго лежал в постели без сна, все больше тревожился, не слишком ли смешным выставил себя в соборе, когда в качестве дара положил перед одной из босоногих Магдалин Аннины чулки и туфли. Только теперь он вполне уяснил, что все князья церкви, апостолы и святые заступники, которых он принимал за скульптуры из дерева и камня, смотрели на него глазами живых людей. И, должно быть, считали его болваном? Надо же, расхаживать по храму с дамскими чулками и туфлями в руке! Не знать, что там шел урок, в котором наверняка полагалось участвовать и Анне. Сам он освобожден от этих многообразных уроков, из которых, похоже, слагались будни здешнего большинства, скорее всего благодаря своей должности в Префектуре. Происшедшее с ним в соборе и для частного лица достаточно неприятно, а уж для чиновника подобная слабость вообще сущий позор. Мысль, что непоправимым поступком он с самого начала подорвал в общественном мнении свое положение Архивариуса, терзала его все сильнее. Ведь, без сомнения, скоро пойдут разговоры о том, кем оказался чужак в храме.