Город за рекой

Изначально музыка соответствовала математике неба, считал Мастер Магус, но люди почти совсем утратили чувство космического мира звуков. С течением времени в ней все больше и больше находили выражение фантазия и томление чувств, жаждущих услады. Личные переживания и эмоции, мимолетное настроение, душевный порыв, которые ничего общего не имели с орфическим звучанием, с духовной магией. В равной степени опасный наркотик и возвышенное средство развлечения. Одним словом, в языке музыки — и в этом Мастер Магус и Перкинг сходились — столько же можно скрыть, сколько и вложить в него, потому она приводит людей к ложным выводам.

Роберт не мог остаться глух к строгому суждению Архива, хотя у него как у почитателя И. С. Баха было что возразить. Но тут, помимо принципиальных соображении, дело, кажется, заключалось главным образом в том, что у жителей этого города сами органы чувств утратили способность восприятия.

В приемные часы приходили, случалось, и литераторы, и писатели, которые под каким-нибудь предлогом осведомлялись о наличии своих сочинений в Архиве. Одни спешили, по их словам, засвидетельствовать свое почтение этому учреждению, другие приносили корректуры последнего прижизненного издания, полагая, что они, может быть, окажутся нужными, третьи упоминали, что их книги переведены на несколько ведущих языков, и они хотели бы передать сюда на хранение еще и иноязычные экземпляры, поскольку это, должно быть, соответствует международному характеру Архива. В сущности, каждого мучило тщеславие. Они охотно величали Архив академией, с тем чтобы отметить престижность подобного рода заведений, с какими им и людям их круга приходилось иметь дело на протяжении жизни. Одни держались элегантно, другие бесцеремонно, иные нежно потирали кончики своих пальцев, тех самых пальцев, которыми они так старательно и самоотверженно писали объемистые романы. Они выражались в изысканной манере, и каждый как будто ждал, что юный фамулус застенографирует его слова. Ко всему они выказывали живейший интерес, глубоко вдыхали в себя воздух архивного помещения, атмосферу, как они это называли, приклеивались острым взглядом к любому предмету. Одни говорили о фаустовском духе, которым веяло от этой творческой лаборатории, другие — о задачах дня и демократическом настрое, царившем, как они верили, в этих стенах. Один избирал заигрывающий тон, другой — шумливый, чтобы выведать у архивариуса местонахождение и каталожный номер своих сочинений.

Архивариус ссылался на то, что сведения подобного рода не даются жителям города или транзитникам и что исключение не делается и в случае значительных лиц. "Даже если я специально приехал сюда с этой целью?" — возразил один как-то раз.

Архивариус выражал сожаление. Иногда во время беседы с тем или иным литератором он перебирал картотеку, чтобы узнать для себя, какое решение в данном случае принял Архив. И, как правило, выяснялось, что лишь очень немногое изданное этими писателями было удостоено временного хранения. Часто он находил при этом особую помету, что означало, как он знал, непродолжительный срок. В каждом из таких случаев была ссылка на определенный параграф в главном томе Архива. Однажды он отыскал это место, там говорилось, что продукция цивилизованной литературы по своему качеству не обнаруживала способности длительного воздействия в силу компилятивных взглядов и суждений, имеющих лишь преходящее значение в пределах жизни одного поколения.

В большинстве своем литераторы покидали стены Архива с сознанием своего бессмертия. Их интеллект, из-за которого каждый из них мнил себя выразителем своей эпохи, незаметно перестал быть инстинктом.

Один раз, правда, случилось весьма примечательное событие. Некий писатель принес целый чемодан с полным изданием своих произведений. Выкладывая том за томом на передвижной столик, он рассказывал, как это делал кто-то уже до него, о таинственном поле букв, которое развертываясь от страницы к странице, в течение десятилетий творческого труда превратилось словно бы из ничего в мир культуры. И вот теперь он хотел бы внести свою лепту как дар будущему в сокровищницу Архива. Архивариус отозвался на это сдержанно, не обнадеживая, но и не разуверяя писателя в его ожиданиях.