Город зеркал. Том 1

Джонас и я спали в одной спальне, девушки – в другой, в противоположных концах дома. Посередине была спальня родителей Лиз. Когда мы приезжали сюда на каникулы, дом был в нашей власти и мы спали как хотели. Но не в этот раз. Я ожидал, что всё это закончится тем, что мы будем тихонько пробираться по дому среди ночи, но Лиз запретила делать это. «Прошу, давайте не будем шокировать взрослых, – сказала она. – Мы их и так очень скоро шокируем».

И это было чистой правдой. К этому времени я уже подустал от Стефани. Она была чудесной девушкой, но я не любил ее. В этом не было никакой ее вины, она вполне заслужила, чтобы ее любили. Просто мое сердце было не с ней, и от этого я чувствовал себя лицемером. Со времен похорон в Нью-Йорке Лиз и я ни разу не говорили ни о моей матери, ни о ее раке, ни о той ночи, когда мы вместе гуляли по улицам города, но в последний момент сделали шаг назад от края бездны, чтобы не нарушить верности. Однако было совершенно ясно, что та ночь оставила свой след в нас обоих. До того момента вся наша дружба была завязана на Джонасе, но после возник новый контур, не через него, а в обход. И в этом контуре протекал свой ток, ток тайной интимной близости. Мы понимали, что произошло, когда мы были там. Я чувствовал это и был уверен, что она тоже это чувствует, и тот факт, что мы ничего тогда не совершили, лишь усиливал глубину нашей связи даже сильнее, чем если бы мы упали в постель друг к другу. Мы могли сидеть на террасе, когда каждый из нас читал пахнущую плесенью книгу, оставленную кем-то из прежних гостей; мы могли одновременно поднять взгляд и посмотреть друг на друга, и в уголках ее рта появлялась насмешливая полуулыбка, на которую я улыбался в ответ. «Только поглядите на нас», будто говорили мы друг другу, «разве мы не образец верности, оба. Если бы они только знали, как мы храним верность им. Мы заслуживаем награды».

Конечно же, я не был намерен что-то предпринимать. Я слишком многим был обязан Джонасу. Да и не думаю, что Лиз приветствовала бы такую попытку. Связь между ней и Джонасом была очень давней и намного более глубокой, чем та, что могла бы возникнуть между нами. Сам дом, с его бесконечной чередой комнат, видами на океан и скромным изяществом обстановки, лишь напоминал мне об этом. В этом мире я был гостем, желанным и даже, как говорила мне Лиз, уважаемым. Но всё равно гостем. Наша ночь, проведенная вместе, оставила в нас неизгладимый след, но осталась лишь просто ночью. Однако я всё равно всякий раз приходил в возбуждение, находясь рядом с ней. Глядя, как она подносит бокал к губам. Глядя на ее привычку сдвигать очки на лоб, когда ей надо было прочитать написанное мелким шрифтом. То, как она пахла, ощущение, которому я даже не стану пытаться дать название, поскольку это было ни с чем не сравнимо. Боль или удовольствие? И то, и другое. Я был рад находиться рядом с ней и принимал ситуацию такой, какая она есть.

За два дня до отъезда отец Лиз заявил, что на ужин мы будем есть лобстеров. (Он всё готовил сам, я ни разу не видел, чтобы Пэтти хоть яичницу пожарила.) Это было сделано ради меня, поскольку он как-то с удивлением узнал, что я ни разу в жизни не ел лобстеров. Он вернулся с рыбного рынка ближе к вечеру с мешком копошащихся красно-черных чудовищ, с плотоядной ухмылкой вынул одного и дал мне подержать в руке. Несомненно, я выглядел перепуганным, и все хорошо посмеялись. Я не обиделся. Даже на самом деле еще больше проникся симпатией к ее отцу. Весь день моросил дождь, лишая нас сил, а теперь у нас появилось дело. Будто в подтверждение этому выглянуло солнце, как раз к празднеству, когда я и Джонас выносили обеденный стол на заднюю террасу. И я кое-что заметил, глядя на него. За последние пару дней он стал вести себя, я бы сказал, таинственно. Что-то грядет. В коктейльный час мы пили бутылочное темное пиво (единственный напиток, подобающий к такому блюду, как объяснил Оскар); а затем началось действо. Оскар со всей торжественностью вручил мне фартук, который полагалось надевать, когда ешь лобстеров. Никогда не понимал этих детских штучек; больше никто фартук не надел, и я ощутил легкую обиду, но ровно до тех пор, пока не разломил клешню и не облил себя соком под дружный взрыв хохота.

Представь себе, насколько идеальной была эта сцена. Застеленный красной скатертью стол, нелепого вида еда, над проливом золотые лучи закатного солнца, уходящего в море и озаряющего нас последней вспышкой, будто джентльмен, элегантно касающийся края шляпы, прощаясь. Зажгли свечи, и они залили наши лица колеблющимся светом. Как же вся моя жизнь привела меня в такое место, ко всем этим людям? Интересно, что бы сказали мои родители. Мать наверняка была бы за меня рада. Где бы она ни пребывала сейчас, я лишь надеялся, что тамошние правила дают право видеть живых. Что же до моего отца, не знаю. Я обрубил все связи с ним, совершенно. И теперь я понял, насколько нечестно я поступил. И поклялся обязательно связаться с ним. Возможно, еще не поздно пригласить его на мою выпускную церемонию.