Вот так я всё и узнал. Когда Лиз было одиннадцать, ей диагностировали болезнь Ходжкина, лимфогранулематоз. Раковое заболевание лимфатических узлов рядом с трахеей. Операции, лучевая терапия, химиотерапия – она прошла всё это. Дважды у нее была ремиссия, и дважды болезнь возвращалась. Ее нынешняя ремиссия продолжалась уже четыре года.
– Может, я и выздоровела, может, это они мне так сказали. Но наверняка знать невозможно.
Я понятия не имел, что ответить. Это совершенно вывело меня из равновесия, и что бы я ни сказал, это будет лишь пустыми утешениями. Однако каким-то странным образом это не стало для меня новостью. С самого первого дня, как мы повстречались, я ощущал, что над ней будто повисла какая-то тень.
– Сам понимаешь, для Джонаса я подопытная, – продолжила она. – Я – проблема, которую он хочет решить. Вполне благородно, если задуматься.
– Я в это не верю, – сказал я. – Он тебя боготворит. Это же совершенно очевидно.
Она отпила вина и поставила бокал на стол.
– Позволь мне тебя кое о чем спросить, Тим. Назови хоть что-то в Джонасе Лире, что не было бы идеальным. Я не говорю о мелочах вроде того, что он всегда опаздывает и ковыряется в носу, когда стоит на перекрестке. О чем-либо важном.
Я призадумался и понял, что она права. Не смог назвать ничего.
– Об этом я и говорю. Симпатичный, умный, очаровательный, которому суждено вершить великие дела. Вот таков наш Джонас. С того дня, как он родился, он был окружен любовью. И это вызывает в нем чувство вины.
День клонился к вечеру, и я чувствовал, как город вокруг меня меняется, как меняется его энергетика. Люди выходили из театра, останавливали такси, искали, где поесть и выпить. Я устал и за последние несколько дней был перегружен эмоционально. Махнул рукой официанту, намереваясь рассчитаться.
– Я тебе еще кое-что скажу, – заговорила Лиз, когда мы оплачивали счет. – Он тобой просто восхищается.
А вот это в своем роде было самой странной новостью.
– И с чего бы ему восхищаться
– О, в силу многих причин. Но я думаю, что в конечном счете всё сводится к тому, что ты – то, чем он никогда не сможет стать. Может, настоящий? Я не говорю о вещах типа скромности, хотя ты скромный. Слишком скромный, на мой взгляд. Ты недооцениваешь себя. Но тут нечто… даже не знаю, есть в тебе нечто истинное. Стойкость. Я сразу это увидела, как только тебя повстречала. Не хочу поставить тебя в неловкое положение, но единственный плюс в том, когда болеешь раком,
Я смутился.
– Я всего лишь мальчишка из Огайо, который хорошо сдал тесты. Во мне вообще ничего интересного нет.
Она помолчала, глядя на бокал.
– Я никогда не спрашивала тебя о твоей семье, Тим. И не собираюсь быть назойливой. Я знаю только то, что мне Джонас сказал. Ты никогда о них не говоришь, они тебе никогда не звонят, все каникулы ты проводишь в Кембридже у этой женщины с ее кошками.
– Она не столь уж плоха, – ответил я, пожимая плечами.
– Не сомневаюсь. Уверена, что она просто святой человек. Я тоже кошек люблю не меньше, чем людей, если их разумное количество.
– Мне особенно и сказать нечего.
– А я в этом сомневаюсь.
Воцарилось молчание. Я попытался сглотнуть и понял, что это потребует от меня огромного усилия. Ощущение было такое, что мне сдавило горло, и я задыхаюсь. Когда я наконец заговорил, слова будто доносились не из моего рта, а откуда-то еще.
– Она умерла.
Глаза Лиз напряженно смотрели на меня сквозь очки.
– Кто умер, Тим?
Я снова сглотнул.
– Моя мать. Моя мать умерла.
– Когда это случилось?
И всё будто хлынуло из меня, это было не остановить.
– Прошлым летом. Как раз перед тем, как я с тобой познакомился. Я даже не знал, что она больна. Отец мне письмо написал.
– И где ты был в тот момент?
– У той женщины с кошками.
Что-то происходило в тот самый момент. Рухнула какая-то плотина. Я понимал, что если немедленно что-то не сделаю – встану, начну ходить, чтобы ощутить биение сердца и движение воздуха в легких, – то меня разнесет на куски.
– Тим, почему ты нам не сказал?
Я потряс головой. Внезапно мне стало стыдно.
– Я не знаю.